14

Запись на листке бумаги, извлеченном из бутылки, прибитой к берегу:

Кружась в извивах своей не очень-то любопытной жизни, сделал я, между прочим, одно успокоительное открытие. Не успокоительное даже, а как бы выводящее по ту сторону покоя и беспокойства. Бывали моменты, когда на меня находило волнение, а порою и страх; когда я мучился то неуверенностью в грядущем, то неустроенностью в настоящем, а то еще чем-нибудь. И не знал я, увы, куда деться от этих забот и опасений. Так я маялся, пока не зашел своим страхам в спину и не увидел, что огражден я словно скорлупою в очень маленькое пространство, подверженное, как раз таки в силу малости своей, всяческим катаклизмам, а скорлупа эта - я сам. А как увидел, то скорлупа эта разбилась сама собой, я же простором открывшимся был, по первости, сильно поражен. Зажил я жизнями того, что меня окружало, воспринимая все настолько самим по себе, как будто меня в этом мире вообще нет, - и не переставал удивляться: то, что не я - гораздо мне ближе, чем я сам; настолько, что я, скорее, это и не я, а то, что не я. Загадка!

И когда погружался я в заботы настоящие, подлинные, то есть не о себе (предмет, для заботы вообще оказавшийся недостойным) - забывал про себя (в смысле своих проблем) напрочь и не терзался ни капли, хоть и претерпевал лишения. Бывало так, что и терзался, и боялся, и страдал, но - поскольку не за себя - меня это не сковывало ничуть, к земле не прижимало, в ощетинившийся колючками клубок не сворачивало, сдаться в плен тому, что пугает, не принуждало, наоборот, распрямляло плечи, наполняло душу и даже окрыляло...

Спросили меня давеча: "Не подскажите, как с бессонницей бороться"? Знаю, но не подскажу, не поймете. Я тоже лежал ночи напролет, раздражаясь на любой шум, спать мне мешающий; когда же от себя освободился - бессонница отступила, ибо стал я наслаждаться ночью или думал о чем-нибудь таком, что не своекорыстно, а потому не суетливо, мышцы не напрягает и мысли не подстегивает. И засыпал.

Вот единственное избавление от навязчивых тревог и сомнений: не идти у них на поводу, не пытаться устранить то, на что они указывают - сизифов труд - но... стать поэтом, что живет шумом лесов, красками заката, запахом сирени, завитком женского локона; или добротолюбцем, сострадающим ближнему согласно не возведенному в принцип принципу ipsa sibi virtus prаemium; или философом, жаждущим к истине присовокупиться и справедливости взалкать, как единственного, что себя не навязывает, на тебя с корыстью не смотрит, на власть не претендует, однако властвует, - иначе говоря, посадить себя на трогающийся поезд, помахать ему с перрона рукой и раствориться в мире. Не ради того, конечно, чтобы крепко спать и цвести лицом и телом, - эти достижения могут быть только побочными следствиями. Пока они, как цели, стоят во главе угла, их не достигнешь. Лишь с отказом от ставящего эти задачи "я" уйдут и его беды, от него неотделимые, которые оно так стремилось разрешить. Они отмирают вместе с их обладателем, умирающим не вообще, а для него самого.

И вот, хочу я спросить вас: ну, не удивительно ли, что забота о себе сжимает, душит, наполняет страхом, мешает раскрыться; в то время как забота о другом (не только о человеке, обо всем другом, достойном заботы) освобождает, способствует активности, позволяет реализоваться, даже радует, но и печалит, конечно, только печалит совсем по-другому, с прибавлением сил.

У нас есть две альтернативы: воспринимать мир относительно нам и так, как будто нас в нем нет (сам по себе). Каждый выбирает свое.

Кто что выбрал -- из слов не видно. К тому же, можно вообще не догадываться о том, что имел место какой-то выбор. Однако он состоялся (и "состояется" ежеминутно) в каждом и заметен по поведению. Например, во время грозы. Один, услышав приближающиеся раскаты грома, бледнеет, закрывает все форточки, отключает электроприборы, отходит вглубь комнаты и начинает креститься. Другой в восторге выскакивает на балкон (а то и на улицу) и умоляет небеса садануть молнией как можно ближе, чтобы лучше прочувствовать силу стихии. Какую альтернативу каждый из них предпочел -- понятно и без подсказок.

У помнящего про себя только одно кредо -- бояться...

Далее бумага промокла и текст стал совершенно неразборчивым.

15

Мне снились люди и комнаты, возможно, я сдавал экзамены. Прокатившись на лифте и поблуждав в каких-то коридорах, я очутился в плохо освещенном помещении, где стояли парты, за одной из которых сидела она, а за другими еще какие-то люди (позже надобность в них отпадет, и они тотчас исчезнут). Меня о чем-то спросили, и я вдруг ответил столь остроумно, что она, по причудливому закону сна, который я принял как само собой разумеющееся, на меня сердитая, дальше хмуриться просто-напросто не смогла и от всей души рассмеялась. Незримые злые силы, препятствовавшие нашему сближению, порождавшие непонимание, строившие козни, невидимо, но ощутимо от ее смеха скукожились и утекли через невидимые дырочки в полу. Все, что нас разделяло, стремительно утрачивало свою значимость. Она смеялась, а мне становилось легко, легко, легко, я ликовал и даже зажмурил глаза, чтобы ощутить неведомую доселе легкость дыхания, и засмеялся в ответ. Я смеялся на ее смех, впитывая его в себя, им заражаясь и заряжаясь. Улыбаясь, она смотрела на меня ласково, нежно, открыто, и я вдруг понял, что мы веселимся уже не моей шутке - мы зарадовались друг дружке, нам самим, а такой поворот событий был уже явно не шуточным. Я ощущал не только силу тока, потянувшего меня к ней, я чувствовал, как по этой же прямой навстречу моему несется другой поезд, неизбежное столкновение так желанно, как будто ради него все и затевалось (железная дорога, поезда и т. д.). И не потому ли меня тянуло к ней, что ее тянуло ко мне? Во всяком случае, очевидное для меня ее влечение в мою сторону подстегивало мое стремление к ней, увеличивая его порядков, этак, на двести, или на триста (извините, было не до счета). Уж не тогда ли я постиг, что безответная любовь - это ошибка в определении? Совпадение ключевое слово в объяснении причин рождения огня. Да, да, мы оба знали, что нас тянет друг к другу одновременно, в этом, надо думать, и состоял секрет мощности возникшего притяжения. Я подпитывался от ее желания, она - от моего: этот круг не имел начала, все было общим - ее и точно так же моим. Я приблизился к ней (мы пока что делали вид, будто не читаем друг у друга по глазам), склонился, зашептал в ухо какой-то предлог для такого рода близости (шептания в ухо), замирая в блаженстве от случайно-неслучайных прикосновений, она же им, ушком своим, повела так, что я до боли прочувствовал, догадался, с каким огромным трудом она сдерживается от желания тереться, тереться об меня, прижиматься ко мне всеми своими точками. Мы все еще изображаем из себя воспитанных людей, поэтому я целую ее совсем слегка, самыми кончиками губ, словно нечаянно, как бы между делом, а она вынуждена сделать вид, что поцелуя не заметила, иначе пришлось бы меня оттолкнуть, как порядочной женщине, а отталкивать ей меня не хочется, она, наоборот, другой щекой ко мне поворачивается, а я, будто случайно, снова ее целую. Тут она, в ответ, тоже как бы нечаянно целует меня, и вот мы уже сбросили маски светского поведения, уже совершенно откровенно тремся щеками, носами, лбами. Раз! - и по губам ее я своими провел, всего лишь по поверхности, сухим касанием, потом прильнул к ее волосам, и пока вдыхал их запах всего-то мгновение, лицо ее уже по моему соскучилось, руками своими она мою голову обхватила, разворачивает, наклоняет, и я уже пробираюсь губами к ее шее нежной...

И так хорошо, Боже, как хорошо! Как мы радуемся друг дружке, как друг друга чувствуем, понимаем, родные-родные! Так хотим друг в друга войти (буквально, я здесь ничего не вуалирую и не задумываюсь о сексуальном подтексте выражения), друг с другом слиться! Мы радуемся друг другу как дети или как пьяные, до сумасшествия, именно друг другу, просто друг другу, ничему кроме. Прорвало, по другому не скажешь. Все еще не соединяемся окончательно, но от малейшего прикосновения пьянеем, захлебываемся, умираем. Я так рад ей, а она - мне, и иначе нельзя. А знание, что не только ты рад, но и тебе рады, приносит нам еще большую радость, радость полную. Не чисто сексуальное возбуждение, как в других снах бывает - оно, конечно, вобралось в этот горячий снежный ком - но нечто в сто раз ( или в двести, за точность не ручаюсь) сильнее, как встреча с самой большой мечтой, как самый дорогой подарок. Какое это блаженство, обнимать и быть обнимаемым, когда мы - одно!