– Эй, юнга! Живо отнеси эту цепь боцману! Что значит «где»? Чай на клотике пьет! Стой! Куда поволок? Зачем она боцману ржавая? Песочком ее сперва…

Пока Диего драил песком никому не нужную цепь, младший канонир Том, сидя рядом, рассуждал о жизни.

– Самое главное на корабле – это понравиться боцману. Если это тебе удалось, постарайся понравиться еще и капитану – только боцмана при этом не задень. И, вестимо, веди себя с командой по понятию. Ради команды можно и поперек капитана пойти. Только лучше, чтобы он этого не заметил. Вот помню, был у нас капитан. Зверь, не чета нынешнему – этот-то всем зверям зверь. Чуть что – акулам. Что? Нет, это нынешний – акулам, а тот все под килем таскал. Ты, салажонок, слыхал такое слово: «оверкиль»?[35] Так вот, тащили меня под килем…

Диего с остервенением тер цепь. Его обычно подвижное узкое лицо изображало сейчас прославленную испанскую невозмутимость. Уж он ее натрет – пускай Томми хоть смотрится. При этом он старался не думать о том, что будет, когда, наконец, он явится с этим железом к боцману. Конечно, вполне могло оказаться, что цепь тому и вправду нужна, но последние несколько дней научили Диего остерегаться розыгрышей. Временами его посещала крамольная мысль, что дон Мигель де Сервантес-и-Сааведра мог и ошибаться. Или все-таки лошадь – не совсем корабль. Однако, здесь кормят… Так что лучше считать дона Мигеля правым. И драить цепь.

Между прочим, думал Диего, многие знаменитые мореплаватели прошлого носили ту же фамилию, что и он. Им, правда, вряд ли приходилось тереть песком ржавое железо (Диего подул на озябшие пальцы). Вот, например, дон Альварес де Сааведра, почти двести лет назад открывший острова, называемые Новой Гвинеей. Интересно, он всегда помнил, что именно де Сааведра открыл эти острова, но все время забывает, в каком они океане. И опять ведь забыл! Хорошо бы тоже стать знаменитым мореплавателем и открыть какой-нибудь остров. Он назовет его… Да, так: он назовет его «Остров Девы Марии».

Тем временем Том, подстегнутый невозмутимым выражением лица юнги, продолжал живописать нынешнего капитана «Дельфина» – личность, безусловно, таинственную, и потому, несомненно, зловещую.

– И если ты, парень, ему не угодишь, он скормит тебя акулам еще до Английского Канала…

От удивления Диего поднял голову.

– Как, прямо здесь, сэр? Разве в Темзе водятся акулы? – с некоторым сомнением спросил он. Окрыленный его дрогнувшей невозмутимостью Том истово округлил глаза:

– И еще какие, парень! Речные! Зуба-а-астые. Зубы – во! – и он развел руки настолько, насколько позволяла совесть. Судя по всему, совесть у Тома была сговорчивой.

Диего вздохнул и вновь склонил голову. Он подозревал, что ужасы, столь красочно описываемые Томом, были некоторым образом преувеличены. Впрочем, какая-то доля истины в них, несомненно, была, вот только какая? Почему-то ему совсем не хотелось под киль к акулам… Но все равно, он – кабальеро, и еще покажет им всем, как следует принимать удары судьбы.

При этом Диего совершенно не держал зла на Тома. На эту добродушную рожу было грешно обижаться. К тому же Диего слыхал про ритуалы «крещения» новичков на кораблях, и понимал, что это со временем кончится. Не понимал он другого: зачем вдруг понадобился юнга на стоящем у стенки бриге?

Рядом возник еще один канонир и сказал, что Тома требует к себе старый Огл.

– А зачем это я ему понадобился? – озадачился Том.

– Вот заодно и узнаешь, – жизнерадостно ответил канонир.

Диего решил, что настал подходящий момент проверить кое-что из услышанного.

– Мистер Френсис, – вежливо спросил он, подождав, когда Том немного отойдет, – а что такое «оверкиль»?

– Страшная вещь, – ответил тот, живо представив себе перевернувшийся корабль. – Мало кто выживает, парень…

В этот момент в борт мягко ударила шлюпка.

– Никак, гости у нас? – удивился Френсис, и тут над палубой раскатился рев боцмана:

– Юнга! Трап!

В деле губернатора Блада, разбираемом Звездной палатой, неожиданно наметился финал. Некий доброжелатель известил лордов палаты, что Ее Величество Королева склонна считать, что палата слишком много времени тратит на дела незначительные и для короны не первостепенные. Днем позже лорд Джулиан приватно сообщил губернатору Ямайки, что комиссия, рассматривающая его дело, намерена закончить разбирательство на следующий день. Причем намерение это возникло столь внезапно, что высокие лорды еще не договорились, что именно они решат. Самого губернатора на заседание не пригласили (вероятно, подумал Блад, чтобы он не был свидетелем свары, буде таковая возникнет). Любое решение будет сообщено ему на следующий день с утра (значит, отметил Блад, сразу же конвой не пришлют). Блад был уверен, что вечером отсрочки, могущим оказаться бесценным, он обязан лорду Джулиану. Вероятно, Его Светлость считал, что при неудачном исходе дела Его Превосходительство губернатор с пользой потратит оный вечер на уничтожение документов и писем (отражающих, в частности, симпатии Его Светлости к Его Превосходительству). В случае ареста экс-губернатора и назначения формального следствия существование этих бумаг становилось излишним для лорда Джулиана. Надо ли говорить, что о существовании брига «Дельфин» лорд Джулиан не знал. Впрочем, обдумать все нюансы нового расклада можно было потом. Сейчас Бладу надо было привест бриг в состояние готовности.

Стоя в покачивающейся шлюпке, губернатор ждал, когда ему скинут трап. Он никак не мог прогнать мысль, совершенно несвоевременную. Сейчас, когда надо было не забыть доделать тысячу важных вещей, он думал о том, что никогда не простит себе, если бросит где-то здесь этого чертова парня. Это при том, что, даже столкнись он с мальчишкой нос к носу на улице, он, скорее всего, ничего не сможет сделать: тот просто отвернется и уйдет. Чувство бессилия было невыносимым. Если завтра все обойдется… Или если бы они провозились еще хоть пару недель… Он бы что-нибудь придумал… надо надеяться. Но что делать, если не повезет? Остаться? Но из-за решетки он сможет сделать не больше, чем из-за океана. Он – не какой-нибудь мелкий мошенник; его-то разыскали бы даже и в Минте… из-под земли бы достали. А если все-таки рискнуть? Отвлекающий маневр, демонстративная видимость побега – с шумом и громом… Ну-ка, ну-ка… Глаза губернатора вспыхнули вдохновением. Он чувствовал, что готов сделать величайшую глупость в своей жизни. Но ведь любую глупость можно попытаться сделать с умом. Итак, допустим…

Трап, размотавшись, стукнул о борт. Губернатор быстро вскарабкался наверх, и, перешагнув планшир, огляделся.

Блад смотрел на Диего долго и молча. Диего упрямо вздернул подбородок, но его губы побелели, а глаза стали совсем черными. Наконец Блад заговорил, и его голос прозвучал неожиданно мягко.

– Я надеюсь, что ты не удерешь отсюда, не поговорив со мной, – сказал он. И, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел прочь – а следом поплелся неизвестно откуда возникший Джереми.

– Ты мог бы предупредить меня, – сказал Блад, не оборачиваясь.

– Но ты же сам запретил искать тебя в городе, – виновато возразил Джереми.

– Ты мог написать записку. Ты знал, где я живу.

Джереми помолчал.

– Бесс попросила меня не делать этого, – сказал он наконец.

– Она! И ты – вы оба! Вы устроили себе развлечение из…

– Да нет же! Она… Мы…

– Я знал, что дети бывают жестоки к родителям, – сказал Блад, глядя под ноги. – Но я никогда не думал, что моя собственная дочь…

– Она считала, что ты слишком равнодушен к мальчишке, – сумрачно пояснил Джереми.

– А я должен был отчитываться ей в своих чувствах? – желчно спросил Блад.

– Декламировать античные монологи? Сколько он здесь? Неделю? О чем ты думал?!

– Неделю. Питер, честное слово, я…