Никишка долго бы мучил несчастного, если б в это время не появился на крыльце конторы фельдфебель Крайцер. Услышав выкрики Клюева в амбаре, гитлеровец подошел к двери и несколько минут наблюдал, оставаясь незамеченным.

— Гут! — сказал он Никишке, распахнув дверь. — Ты есть полицай. Понимал?..

Никишка, опешивший от внезапного появления Крайцера, не сразу уразумел, что фельдфебель назначает его полицаем. А когда понял — обрадованно вытянулся перед гитлеровцем:

— Слушаюсь!..

Крайцер спросил, чего он добивается у мальчика. И тогда новоиспеченный полицай рассказал, что ходят слухи, будто беженцы-евреи, о которых сегодня спрашивал приезжий немецкий офицер, скрываются в одном из березняков, около Горелого бора.

Фельдфебель приподнял трясущийся Климушкин подбородок:

— Это ест так?

— Не… знаю…

— Почему ты… — не припомнив нужного русского слова, гитлеровец показал, как дрожит мальчик. — Почему?

— Не знаю…

— Ты их видел?.. Видел юде?.. Почему ты молчишь?

Фельдфебель спрашивал еще что-то. Климушка продолжал невпопад твердить «не знаю».

— Тебя будут стрелять! — жестко сказал гитлеровец.

— Не знаю…

Клюев за спиной подпаска ощерил в улыбке мокрый рот и повертел пальцем у виска, давая понять, что перед ними — дурачок.

Глядя на лица обоих русских, Крайцер про себя подумал: «Кто из них больший идиот?..»

Все же вид перепуганного насмерть подростка шевельнул что-то в его очерствевшей душе. Ему вспомнилось, как он, будучи восьмилетним мальчишкой, трясся вот так же перед сыном хозяина фермы, который обвинил его в поломке велосипеда. Крайцер только потрогал велосипедный звонок — сломал машину кто-то из взрослых рабочих, — но от испуга, что ему не поверят, он не мог слова промолвить в свое оправдание.

— Иди, — сказал он подпаску.

Когда Климушка убежал, фельдфебель объяснил полицаю, что надо больше узнавать, о чем говорят в деревне.

— А лесок будем сейчас посмотреть.

Беженцам в березнике угрожала опасность! Климушка понял это сразу, едва Никишка начал выспрашивать про них. Ему представилось, как сюда притащат Асю и Никишка начнет измываться над ней. От этой мысли его и затрясло.

Пока допрашивали, он лихорадочно прикидывал, каким способом дать обо всем знать Матвейке.

Климушка вначале не поверил, что фельдфебель его отпускает. Немец сказал «Иди», и мальчик подумал, что они выйдут следом. Поэтому, очутившись на улице один, он стремглав юркнул в густые обширные заросли крапивы, примыкавшие к амбарам.

Лицо и руки обожгло, будто кипятком. Климушка забрался в самую гущину: Клюй за ним в крапиву не полезет. Долго прислушивался. Изба Матвейки стояла в конце деревни. Чтобы пробраться к ней, надо было пересечь улицу. Этого-то как раз он и не решался сделать, опасаясь снова попасться на глаза Никишке или фельдфебелю. Потом вспомнил: в Матвейкиной избе поселились гитлеровцы, а Матвейка собирался ночевать у Мишутки. Может, полицай их уже схватил?..

Раздумывая и сомневаясь, Климушка долго не знал, на что решиться…

Солнце близилось к закату, когда он услышал треск мотоциклов на улице и голос Никишки:

— Напрямую вряд ли проедем, господин фельдфебель, — ручей топкий…

Словно тонкое жало пронзило Климушку: «Туда собираются!..»

Он выскочил из крапивы, пересек засаженные подсолнечником огороды и, не чуя ног, взбежал на бугор.

Четыре мотоцикла с колясками, на которых торчали стволы пулеметов, мотаясь на глубоких колдобинах, выкатывались за околицу Лесков.

Сомнений не было — фашисты направлялись в сторону большого березника.

У Климушки вырвался жалобный вскрик. Это был не обычный испуг, а мгновенное леденящее предчувствие надвигающейся смерти. Отчего-то представилось, что как только фашисты достигнут березника, где стояли шалаши, так кончится его, Климушкина, жизнь…

Он ринулся вниз по склону, уже не рассуждая, в человеческих ли силах обогнать мотоциклы. Он бежал, как бегут от смертельной опасности, когда умом знают, что не уйти, а ноги сами, повинуясь лишь инстинкту жизни, несут, покуда в силах нести.

Он плакал, захлебываясь слезами. Он не веровал в бога и все же готов был молить о чуде, потому что надо было на что-то надеяться. Спасти людей в березнике могло только чудо.

— Мамочка, пособи!.. Мамочка, миленькая, защити!..

Как ни бессмысленны были эти слова, они помогли ему, не давали упасть, даже когда казалось, что все силы исчерпаны, ноги одеревенели и бежать незачем — поздно.

— Мамочка, спаси! Родненькая, помилуй!.. — продолжал он лепетать.

И чудо произошло! Мотоциклы на полпути завязли в топком ручье.

Климушка увидел, пересекая камышистый лог, как немцы копошились по колено в грязи вокруг машины.

Он засмеялся сквозь слезы и еще настойчивей прибавил ходу.

Сдавалось, воздух стал колючим, едким, как серный дым, легкие вот-вот готовы были разорваться. Одубелые ноги вихлялись, словно протезы, надетые первый раз, задевали за все кочки на пути. Слезы успели иссякнуть — пот заливал глаза.

Последним препятствием на пути было поле ржи, уродившейся нынче густой и высокой. Это поле отняло у Климушки последние силы.

— Близко… близко… рядом совсем… — подбадривал он себя.

По березнику он уже шел шагом, хватаясь за деревья, чтобы не упасть.

На маленькой полянке горел яркий костер. Женщины жарили на вертелах мясо. Старики стояли чуть поодаль около Парфена, аккуратно, по-хозяйски, сворачивавшего бычью кожу.

И все-таки первой Климушка различил Асю возле шалаша. При свете костра ее кофточка виделась ему частицей пламени.

Он крикнул ей:

— Нем-цы!..

На поляне все замерло, даже костер перестал мигать.

Климушка хотел повторить свой выкрик и не смог, захлебнувшись воздухом.

Его увидели. Наверно, вид его досказал то, чего не сумел язык. Все смешалось вокруг — женщины, старики, тени, стволы берез.

— К бору давайте! — послышался сквозь общий шум голос Парфена. — Перелесками — к бору…

Окликая друг друга, люди россыпью побежали за ним.

Кто-то, уходя с полянки последним, ворохнул костер — видно, хотел затушить. Столб искр взвился между верхушками берез в темно-зеленую полынью неба. И тотчас другие искры, летящие горизонтально, с трескам просекли березник. Фашисты были на опушке.

Климушка опередил их на четверть минуты, помешав гитлеровцам подойти незаметно. Это спасло многие жизни.

Для него теперь самым главным стало — не потерять Асю.

— Дедусь!!! Дедуся!.. — слышал он ее звонкий испуганный голосок. Он различал его среди криков, треска, пальбы и шел безошибочно следом. В густых зарослях лещины девочка на минуту умолкла. Страх потерять ее затмил у Климушки и боль в груди, и задышку, и все остальные чувства. Он заметался по кустам, издавая отрывистые нечленораздельные звуки, пока снова не увидел ее. Ася помогала подняться старику. Но то был не ее дедушка, и, как только старик встал на ноги, она бросилась дальше.

— Дедусь! Дедусь!..

Вдруг впереди, где кончался околок, что-то произошло. Климушка не знал — что выстрелы прозвучали там позже — но внезапно какое-то прозрение осенило его. Ведь гитлеровцы будут обязательно ждать их на выходе из березника в сторону бора! Следовало крикнуть, предупредить бегущих впереди. Но у него не было ни сил, ни голоса. Он поймал Асину руку и повлек девочку влево, на ржаное поле.

Так и случилось: всех, выбежавших из околка на чистое место, фашисты обстреляли и захватили в плен. Парфен лишь на опушке понял замысел гитлеровцев. Несколько человек рядом было убито, с остальными он успел скрыться.

Долго мотоциклисты секли из пулеметов березник и посевы. Пробовали ездить по ржи, но стебли наматывались на карданы, и мотоциклы останавливались.

Климушка с Асей отбились от своих. Они раньше всех перебежали на ржаное поле. К тому времени, когда гитлеровцы начали обстреливать рожь, ребята уже углубились в нее метров на триста. Над головами замельтешили красные искорки трассирующих пуль. Климушка плюхнулся на землю, увлекая Асю. Упал он с блаженным чувством, что можно наконец передохнуть.