Наконец, казалось, приготовления были закончены. После бурной работы на всех четырех судах воцарились тишина и покой, бесившие зрителей, чье любопытство было раздражено, но удовлетворено далеко не полностью. Как все сердились, как негодовали на этих пришлых, которые самостоятельно справились со всеми погрузочными работами, вежливо, но решительно отклонив помощь местных портовых грузчиков!

Та же участь постигла и маклеров [116] страховой компании, — их услугами также не воспользовались, хотя проявленная ими настойчивость была достойна лучшей участи. Но ни один из кораблей так и не был застрахован от превратностей морского путешествия, что подтвердили депеши корреспондентов из Европы и Америки. Пренебречь такой важнейшей мерой предосторожности казалось чуть ли не извращением! Лишний раз возникал вопрос — кто тот, что с легкой душой вверяет коварной стихии этакое богатство, не сделав ни малейшей попытки обеспечить его сохранность?

Чужеземцам ставили в вину еще и то, что они выдержали натиск иностранных журналистов и репортеров городских газет, против обыкновения, вернувшихся с охоты за новостями ни с чем.

Наконец, потеряв терпение, люди сдались перед невозможностью что-либо прояснить и решили оставить в покое суда, пребывавшие в такой изоляции, словно находились в карантине. Так продолжалось, считая с момента, когда «Анна» приняла на борт скафандры, двенадцать дней. На тринадцатый день утром все нерешенные вопросы вновь стали животрепещущими.

Густые клубы черного дыма вдруг повалили из труб всех четырех пароходов, а темные силуэты их корпусов стали слегка подрагивать на держащих их швартовах. Суда пускали пары, готовясь к скорому отплытию. К тому же корабли, ранее помеченные лишь номерами, обрели имена; первый, груженный портлендским цементом, назывался «Инд»; второй, с химреактивами, — «Годавери»; а третий, с громоздившимися в трюме огромными ящиками, — «Ганг».

Инд, Ганг, Годавери… Три великие реки Индии… Ничего предосудительного нет в этих названиях. Для чего же было до сих пор прятать их имена под большими полотнищами? Что за новая фантазия таинственного судовладельца?

Но вскоре все домыслы смолкли перед неожиданным событием, которое случилось незадолго перед отплытием. На железнодорожной ветке, ведущей в доки, вдруг прозвучал свисток, — небывалая вещь, по рельсам медленно проследовал и остановился прямо перед «Анной» пассажирский поезд. Это был специальный состав из трех багажных вагонов, одного спального, одного салон-вагона и двух вагонов первого класса.

Не успели заглохнуть паровые машины, как с «Анны» спустились по трапу и подошли к дверям спального вагона консул Швеции в сопровождении канцлера и двух чиновников министерской канцелярии. Дверца вагона с грохотом распахнулась, выскочили два негра и помогли сойти величественного вида высокому старцу, перед которым в ответ на его вежливое приветствие низко склонились все четыре официальных лица. Старик перемолвился с ними несколькими словами и подал руку ослепительно красивой девушке, спрыгнувшей на землю с грациозной легкостью газели и радостно воскликнувшей:

— Дедушка, дорогой, так вот он, ваш сюрприз! Мы снова выйдем в море! Я так его люблю! Скоро ли отплытие?

— Тотчас же, дитя мое. Ведь все готово, не так ли? — обратился старик к консулу.

— Так точно, ваше превосходительство. Все формальности исполнены, и флотилия может отчаливать.

— Прекрасно. Примите мою благодарность, а вот это раздайте от моего имени персоналу консульства.

— До свидания, ваше превосходительство. Счастливого плавания!

— До свидания, месье. Я не забуду ваших услуг.

После этого краткого диалога старик взял девушку под руку и, вместе с нею поднявшись по сходням, устланным великолепным ковром, направился в каюту капитана.

— Ну, как дела, Кристиан? — спросил он так, словно вернулся к себе домой после краткого отсутствия.

— Ничего нового, Мэтр, — откликнулся офицер, снимая обшитую золотым галуном фуражку.

— Когда можем трогаться?

— Как только погрузят ваш багаж, то есть минут через пятнадцать.

В это время из вагонов первого класса вышли пять женщин — две белые и три негритянки. За ними следом по трапу поднялись мужчины — четверо европейцев, в двух из которых посетитель особняка по улице Гальвани узнал бы юного господина Артура и его заклятого врага Алексиса Фармака.

Старик и девушка, желая избежать любопытных глаз, удалились в маленький салон на полуюте. Капитан подал знак; главный боцман пронзительно засвистел в свисток, и человек двадцать матросов кинулись к багажным вагонам так, как будто хотели взять их штурмом. В мгновение ока они, со свойственными морякам быстротой, ловкостью и натиском, перегрузили множество чемоданов, образовавших большую груду на палубе, и застыли в ожидании новых приказов.

Прилив был в разгаре, больше нельзя было терять ни минуты. Шлюзы открылись, «Анна» отдала швартовы, подняла на мачте шведский флаг и, осторожно вытягивая канат, привязанный на носу, медленно отошла от причала.

В это самое время поезд, беспрерывно подавая сигналы, чтобы отпугнуть любопытствующих, запрудивших колею и пялившихся во все глаза на «Инд», «Ганг» и «Годавери», собиравшихся повторить маневр «Анны», двинулся в обратном направлении. Несмотря на оглушительные свистки паровоза, какой-то мужчина, одетый грузчиком, так увлекся созерцанием, что его чуть не задело буфером и не швырнуло на рельсы.

— Ты что, рехнулся? — поспешно оттаскивая его за рукав, прикрикнул на него товарищ.

— Черт побери, тут немудрено и рехнуться! — ответил казавшийся сильно озадаченным первый.

— Почему же? Разве наши подозрения подтвердились? Пусть корабли и впрямь принадлежат господину Синтезу, пусть он собственной персоной отплыл на «Анне»… Но, дорогой мой, нас ведь об этом предупреждали!..

— Не обо всем. Мы знали только об «Анне», а имя владельца остальных трех судов нам до сих пор было неизвестно.

— Какое это имеет значение в данный момент?

— И то правда. Здесь я с тобой согласен… Сам не пойму, что именно меня беспокоит и заставляет лезть прямо под колеса поезда.

— Так в чем же дело?

— Ты говоришь, я рехнулся…

— Ну?

— Пускай дьявол, наш с тобой общий хозяин, сломит мне шею, если принц не находится на борту!

— Принц?! Ты сказал — принц?! — Второй собеседник так разволновался, что голос его дрожал и срывался. — А что же делать?! Ведь тот думает, что принц мертв… Он посчитает нас предателями… И тогда мы пропали!

— Верно, пропали. Во всем свете не найдется уголка, где мы смогли бы укрыться…

— Значит, сейчас нам надо все бросить и попытаться смыться! В конце концов умереть — дело нехитрое, лучше бороться до конца!..

«Берегись! Берегись!» во всю глотку орал железнодорожник и, пока поезд шел задним ходом, стоя на подножке, размахивал красным флажком. Два таинственных незнакомца, пользуясь начавшейся суматохой, скрылись в толпе.

Меньше чем за час суда господина Синтеза кильватерной колонной [117] проплыли вдоль мола и вышли из Гаврской бухты, держа курс в открытое море.

Капитан «Анны» получил четкий приказ касательно курса, а также инструкции на случай, если непогода, шторм или туман рассеют флотилию. Сейчас его корабль опережал остальные три парохода приблизительно на милю. Держась друг от друга на относительно равном расстоянии, суда шли носом к встречной волне, что вызывало порядочную качку.

Не подверженные морской болезни, так отравляющей первые часы плавания людям, лишенным морской жилки, старик и девушка на корме полной грудью вдыхали морской бриз [118] и оживленно беседовали. Их глубоко личный разговор имел невольного слушателя, — отрывки разговора отчетливо доносились до ушей матроса, стоявшего у румпеля [119]. Из деликатности он несколько раз громко хмыкнул, как бы предупреждая: «Я здесь и слышу то, что меня не интересует».