— Помни второй закон: не жаловаться! Поди в комнату, возьми йод и прижги. И никаких разговоров по этому поводу…

— Я не жалуюсь, — говорит Игорь с самой жалостливой миной, на которую он способен, и скрывается в комнате, избежав тех слов, что лежат на ближней полочке.

6

Дни тянутся за днями.

Впрочем, пожалуй, так нельзя сказать, — они, скорее, мелькают один за другим. Странное свойство обнаруживают незнаемые края — дни в них словно сгорают в печи, как сгорает бумага: вот только что ты поднес ее к огню, и уже пылает она, и не успел мигнуть, — как невесомые, испепеленные ее остатки уносятся куда-то, влекомые нагретым воздухом, и — нет ее.

Едва Игорь успевает встать с постели, едва войдет он во вкус тех дел, которые сменяют беспрестанно друг друга, как день уже окончен, и уже пылает закат, и, как пожар, багровым отсветом озарено все небо, и уже взрослые на берегу гадают по цвету облаков, какая погода будет завтра, и вот слышатся так надоевшие слова: «Игорь, пора спать!» — «Я сейчас!» — «Пора спать!» — «Ну мама, еще немного». — «Поговори с папой. Я не могу больше, как попугай, твердить одно и то же… Дима! Отправь сейчас же ребенка спать!» И — хочешь не хочешь — ленивыми, усталыми ногами приходится шагать к дому и укладываться в постель именно тогда, когда кажется, что вот сейчас и начнется самое главное, самое интересное, что вот сейчас-то и произойдет что-нибудь необычайное!

А как не быть необычайному в этих незнаемых краях?

Здесь все так не похоже на знакомые места. На каждом шагу возникает что-то, за чем стоит совсем другая жизнь, какие-то такие дела и дни, о которых Игорь и не мыслил прежде, а сейчас это вторгается в его голову настоятельно, властно, требуя внимания и поглощая все его время…

И, уже лежа в постели, Игорь продолжает перебирать в памяти события прошедшего дня и ясно, ощутимо все видит, вновь, как будто пережитое повторяется опять, словно виденный прежде фильм.

Андрис не оставил Игоря. Как-то само собой получилось, что он после того утра, когда они впервые встретились и купались вместе, стал приходить сюда не только потому, что отец велел ему подравнять газон возле лип, или поправить осыпавшиеся или сдвинутые с места кафельные плитки клумб, или подрезать слишком низко висящие ветки там, где они мешали прохожим. Андрис по-прежнему делал это с охотой и с приятным сознанием того, что скоро он станет настоящим садовником, как нередко говорил ему отец, когда замечал, что Андрис устает или ленится… Закончив все, что надо было сделать, Андрис не уходил теперь со двора, а оставался с Игорем, которому приятно было, взяв из рук Андриса инструменты, и самому сделать что-то.

Игорь вспоминает вновь то, на что в продолжение дня натыкается его взгляд или на что обращает его внимание Андрис…

Ребята сбили клумбу у Охотничьего домика, и Андрис идет туда с видом занятым и недовольным. Дело не в том, что ему не хочется поправить эту клумбу, — Андрис не лентяй! — но он думает: почему ребята сделали это, разве им не приятно, когда клумба цела и красива? Ну что стоило пробежать чуть-чуть левее, а клумба была бы цела! Игорь собирает рассыпанный кафель, одновременно он глядит на Охотничий домик, и мысль его работает, работает… В этом домике есть огромный камин, как видно приспособленный для того, чтобы в нем зажаривать целиком кабана или косулю. В этом домике сбоку есть необыкновенная полукруглая дверца, к которой ведут полукруглые ступеньки. А на фасаде, под самой крышей, прибиты рога сохатого; большие, ветвистые, они заставляют думать о тех временах, когда баронская охота мчалась здесь, и улюлюкали доезжачие, и, высунув красные длинные языки, собаки неслись за загнанным зверем, и всадники — в высоких шляпах с петушиным пером! — соскакивали с коней и шли на него с ружьем в руках или с охотничьим кинжалом. Лай собак, рев зверя, выстрел!.. Картина рисуется Игорю очень ясно…

Но Андрис тихо смеется, глядя на Игоря веселыми голубыми глазами.

— Ты смешной! — говорит он Игорю. — Этот домик, мне отец рассказывал, выстроен совсем недавно, когда у нас уже не было никаких баронов. Потом, здесь давно заповедник, охотиться нельзя…

— А камин?

— Ну что камин? Сидели себе господа на мягких креслах у этого камина, попивали себе винцо да толковали о делах — что купить и что продать.

— А рога?

— Ты думаешь, этого лося убил сам хозяин Охотничьего домика?

— А кто же? Я, что ли?

Андрис опять смеется, У него очень хорошая усмешка — спокойная, совсем необидная. Где видел Игорь такую усмешку?.. Андрис говорит:

— Конечно, не ты. Но и не хозяин Охотничьего домика. Он был коммерсант, и если он кого-нибудь и убивал, то не лосей, а своих конкурентов. А Охотничий домик, и камин, и рога для того, чтобы все видели, какой хозяин аристократ и какой у него хороший вкус. Так говорит отец! — Андрис улыбается опять, но тон его уже не дает Игорю возможности добавить что-либо к этому разговору. Уж если отец Андриса сказал!..

Ах, вот где видел Игорь эту усмешку — у отца Андриса, когда тот подмигнул ребятам там, на берегу, в первый день, Игорь невольно говорит:

— Знаешь, Аидрис, ты — сын своего отца!

Андрис солидно отвечает:

— Каждый — сын своего отца!

И они идут дальше…

Вот Рыбачий домик на самом берегу, лишь отделенный от пляжа деревянной загородкой. Тут крохотные две комнатушки вмешают всего лишь кровать, да стол, да игрушечно-маленькую кухню, но прямо за порогом — море! Просторное, безбрежное, бурное или притихшее. И при взгляде на него тотчас же исчезает ощущение тесноты этих комнатушек, и в этом домике ты чувствуешь себя невольно обитателем не нескольких квадратных метров, а обитателем огромного мира… Здесь хранятся садовые инструменты. Если отдыхающих будет очень много, они займут и этот забавный домик, а пока это база Каулсов, отца и сына — Яниса и Андриса. Старший Каулс сидит на пороге домика. Ему тесно, такому большому, на маленьких ступеньках, но он совсем не чувствует их тесноты — большое сильное тело послушно Янису Каулсу: хочется посидеть на ступеньках, и хорошо, сиди! Короткая трубка в его руках чуть дымится. Голубые глаза устремлены на море. На берегу этого моря прошла вся жизнь старшего Каулса. Кто знает, какие мысли теснятся в его голове в этот момент! Он мельком взглядывает на ребят и едва заметно кивает головой. Так же он смотрит на сына, когда тот ставит заступ, грабли и лопату в уголок.

Андрис говорит:

— Я все сделал, отец!

— Ну, тад лабс ир! — отвечает отец и пускает прозрачный дымок в сторону.

Они долго молчат.

С берега доносится шум. Плещутся волны и лижут прибрежный песок. В воде с криком и веселым смехом плескаются купальщики. Гоняются друг за другом ребята. Кто-то играет в серсо — летают в голубом воздухе ивовые кольца и нанизываются на длинные тонкие прутья с перекладиной, похожие на рапиры. Из-за дюны, от станции железной дороги, доносятся свистки электрички. Где-то лает собака…

Далеко в море виднеются рыбацкие моторные лайбы. Если хорошо прислушаться — услышишь слабый-слабый звук их моторов. И вдруг — воздух сотрясается от грохота. Раз… Другой… Третий… И в чистом небе, далеко за лайбами, вспыхивают белые облачка, а сбоку, откуда-то с этого же прозрачного неба, доносится рев реактивного самолета. Игорь вопросительно глядит на Каулса.

— Учения! — говорит тот, не вынимая трубки изо рта. — Балтфлот…

Он поднимает вверх глаза и следит за то появляющимися, то исчезающими следами разрывов зениток над морем, за длинной белой дымовой контрольной полосой, которую вдруг оставляет за собой невидный в небе самолет… Игорю становится несколько неуютно… Они думают об одном и том же с отцом Андриса. Забыв о потухшей трубке, Каулс вдруг говорит:

— Когда в воздухе наши самолеты — это хорошо!

Невольно в памяти Игоря всплывают слова: «Зашел с хвоста или с брюха, дал очередь и — порядок!»

Андрис неожиданно говорит:

— Игорь сказал, что я сын своего отца!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: