— Знаете, у нас, латышей, — мы ведь давно живем на своей земле — очень много всяких рассказов. Мы очень любим свою родину. У нее такая история, такая история… Сердце щемит, когда что-нибудь такое слушаешь, кажется, ты все готов сделать. Такая появляется сила!

— Вы поэт! — говорит мама.

— Нет, я садовник! — отвечает Каулс. — Но это такая профессия, что есть возможность много думать. Кроме того, я всегда с природой, а это такой учитель, такой учитель… Я много думаю. Профессия заставляет. Вот, например, сейчас на Взморье очень много людей отдыхает. Раньше было меньше. Были, конечно, туристы. Богатые люди. Американцы, англичане. И Рига не имела такого населения, хотя каждый мог, конечно, приехать на море. Но это были не сотни тысяч, как сейчас…

— Это плохо? — спрашивает мама Галя, уловив в голосе Каулса какие-то грустные нотки.

— Нет, неплохо! Но как-то по-другому надо. Ведь чем больше людей, тем меньше травы, меньше деревьев. Вот вы отломили одну ветку, и я отломил тоже, и другой, и третий…

Мама Галя поспешно отбрасывает ту ветку, которой она чертила какие-то знаки на песке.

Каулс серьезно говорит:

— Она уже отломлена — не приживишь!.. И чем дальше, тем больше людей будет сюда приезжать. Пусть как можно больше хороших людей приезжает сюда — посмотреть Янтарное море. Пусть… Но что-то надо делать, чтобы эти дорожки, протоптанные людьми, которых становится все больше, — не унесли со Взморья всю зелень! Я тут к начальству нашему ходил, говорил много. Я ведь не для себя. Не для себя. Правда?!

Он помолчал и добавил, глядя на маму Галю опять как-то снизу вверх, что при его большом росте получалось забавно:

— Знаете… Пусть каждый отдыхающий посадит здесь одно дерево. Только одно!.. О-о! Тогда ветер не посмеет поднять с берега ни одной песчинки, правда?

— Вы поэт! — повторяет мама Галя.

Игорь смотрит выразительно на Андриса. Ого, слыхал? Андрис, отряхиваясь от воды, как щенок — всем телом, с некоторым недоумением глядит на отца. Янис Каулс — поэт? Вот здорово!..

— Я садовник, — говорит отец Андриса. — А что касается Турайдской Розы, это надо не рассказывать, а видеть. Вот если хотите, я на днях отправлюсь в Сигулду и могу показать вам очень интересные вещи. Можно, конечно, и с экскурсией поехать. Но я не люблю, когда много народу. Там надо ходить в тишине. И думать…

— Значит, условились? — говорит мама.

— Да. Если вы хотите.

…Конечно, папа Дима опаздывает. Он вместе с Петровой быстро ест в пустой столовой свой обед и идет домой с виноватым видом. Как быстро прошло время!

Но дело не только в этом ощущении. Папа Дима поеживается, поводит плечами. Закрывает вдруг окно. По его мнению, что-то потянуло холодом. Мама Галя глядит на него проницательно и вдруг говорит:

— А ну, разденься, папа Дима!

Вся спина папы Димы пылает пожаром — она ярко-красного цвета, перемежающегося белыми пятнышками.

Сгорел-таки папа Дима! Мама прикасается к его спине легкими пальцами. Папа Дима вскрикивает, отстраняется и говорит:

— Галенька! Нет ли где-нибудь сметаны?

Мама смеется:

— Вот и наказал тебя бог, папа Дима.

Папа, сморщившись, отвечает:

— Ну, наказал! Конечно, женщин всегда надо слушаться, я это хорошо знаю. А ты, вместо того чтобы нотации читать, помогла бы человеку!

Мама Галя выливает на его спину полстакана холодной сметаны. Он опять вскрикивает, и ежится, и крякает оттого, что мама растирает сметану по спине.

— Будешь от меня убегать? — говорит мама.

— Не буду!

— Будешь на других заглядываться?

— Ой, не буду! Не буду! — вскрикивает папа.

На лице его сизоватый оттенок ожога. Он выбирает остатки сметаны пальцем и мажет лысину, лоб, щеки. Он сейчас очень смешон — со своими осторожными движениями и лоснящимся телом и лицом.

Мама смеется:

— Будешь?

— Сказал — не буду! — говорит отец и осторожно укладывается на постель.

Только сейчас он понимает, как он неосторожен, и его угнетает сознание этого и радость оттого, что наконец прекратилась эта жгучая боль, которая терзала его уже давно, но которую он терпел, чтобы не уронить себя в глазах Петровой, мамы Гали и Игоря…

— Поплачь! — говорит мама Галя.

Но отец — ему уже полегчало — поднимает средний палец и говорит третий свой закон:

— Мама Галя, слабых не обижать!

Но вечером — впрочем, какой это вечер, когда яркое солнце долго висит над самой линией горизонта и все никак не хочет заходить и окрашивает высокие облака в самые неожиданные тона — от бледно-розового до пурпурно-красного! — папа Дима опять исчезает из виду. Куда и когда он ушел, никто не видел.

Мама Галя хмурится, но молчит.

Встречаясь с Петровым, она говорит:

— Что это вы все в одиночестве бродите? Где же ваша милая жена?

Петров лукаво усмехается.

— Я сбежал от нее! — говорит он. — Великолепная вещь свобода! — добавляет он с той же усмешкой. — Она звала меня гулять, а я, знаете, притаился за деревьями и ни гугу. Она покричала-покричала и ушла. А я, как видите, наслаждаюсь одиночеством. Это, знаете, прекрасная штука! Попил пивка в буфете, закусил салакой…

— Ну, наслаждайтесь одиночеством! — несколько суховато говорит мама Галя. — Не буду нарушать его! — И она отходит…

Разрушительный Андрюшка прибегает к Игорю с таинственным и возбужденным видом. Он торопит Игоря: пошли, пошли! Игорь отнекивается, но Андрюшка настойчив. Игорь подозревает какой-то подвох, но все-таки идет с Андрюшкой.

В просторном вестибюле одного из домов собрались ребята.

Тут все — и Краснокожая Наташка, и Хороший Андрей, и целая куча других. Даже Андрис, который не очень любит приезжих ребят, потому что они то и дело ломают деревья, залезают в клумбы, бегают по сеяной травке, которая потом долго не может оправиться, тоже сидит здесь, держа в руках какой-то журнал…

Игорь сразу видит каких-то новых ребят — на подоконнике сидит очень славный мальчуган лет шести с копной волос на голове, в вельветовых штанишках, сшитых как-то очень ловко, в клетчатой рубашке с короткими рукавами, обнажающими его смуглые, загорелые, крепкие ручонки. Он деловито стучит по столу кулачком, ни на кого не обращая внимания. Ему кто-то велит перестать, так как он мешает, но он продолжает методически стучать. Когда его стук вызывает общее возмущение и ребята хором кричат ему: «Мишка! Перестань!» — он молча поднимается, выходит на веранду и начинает стучать по перилам с прежней настойчивостью, лицо его сосредоточенно, брови нахмурены, глаза весьма серьезны, словно он решает какую-то сложную задачу. Ему опять кричат: «Мишка, довольно!» Он спокойно отвечает: «Я — полковой оркестр!» — и тогда все отстают от полкового оркестра… В большой комнате стоит фортепьяно. Оно открыто. У фортепьяно сидит Толстая Наташка. Она старательно играет. От напряженного внимания она закусила язык, боясь сбиться. Все остальные ребята поют. Верховодит ими новая девочка — блондинка с косами, переплетенными красной ленточкой. У нее длинненький носик, острые светлые глаза, крупные зубы и очень приятный голосок. Она поет какую-то английскую песенку, а остальные подхватывают мотив в припеве. Она завладела вниманием всех ребят, они не сводят с нее глаз, а она вся в движении: руки ее то взлетают вверх, то в стороны, как у настоящего дирижера, глаза сияют, мелькают красные ленточки в косах.

— Видал? — говорит Андрюшка Разрушительный. — Это Ляля! Железная девчонка! Все умеет…

Железная Ляля знаком приказывает им прекратить разговор и присоединиться к пению. Но вдруг Андрюшка тянет Игоря в соседнюю комнату, где для ребят устроена читальня и комната игр. Уступая Андрюшке, Игорь идет за ним, хотя Ляля ему нравится — вот молодец!

В читальне почти пусто. Но на подоконнике, задумчиво глядя на деревья за окном, уже сидит Ляля. Хотя из соседней комнаты ясно доносятся голоса ребят и среди них голос Ляли, она сидит недвижно и держит в руке раскрытую книгу. Игорь смотрит на нее несколько недоуменно. Андрюшка Разрушительный кивает головой на Лялю и говорит: «Железная девчонка!»