— Я следователь, — ответил Аболинь.

Они медленно прошлись по дорожке к морю. Аболинь шел по предполагаемым следам Каулса и его убийцы, мысленно восстанавливая их движения, чтобы представить себе, как все это могло произойти. Они вышли за калитку. Через небольшую рощицу на дюнах вилась тропинка. Она обрывалась там, где кончался растительный покров. Дальше был небольшой откос, отмечавший границы самого высокого прибоя, и от этого места до самого приплеска — и налево и направо — расстилался пляж. Аболинь посмотрел на залив.

Вихров показал пальцем:

— Вот там, за второй мелью, обнаружили его тело.

Аболинь вынул из портфеля планшетку и скупыми, точными движениями сделал кроки местности, обозначая в метрах расстояние от одного приметного предмета до другого. Потом он повернул назад.

Вихров осторожно спросил:

— Скажите, если это не секрет, есть ли у вас какие-нибудь подозрения? Удастся ли найти убийцу Каулса?

Аболинь сосредоточенно выпустил дым изо рта и вынул папиросу.

— Дело и простое и сложное! — сказал он. — Все зависит от того, как смотреть на него. Может быть, это частный случай, банальное преступление по личным мотивам. Может быть, это лишь звено в какой-то цепи преступных связей, в какой-то системе отношений… В дни подполья Каулса предали профашистские элементы, в прошлом связанные с полицией Ульманиса, ненавидящие все советское и смертельно боящиеся возмездия. Есть такая категория господ, предпочитающих не иметь свидетелей… Он сидел в гитлеровских концлагерях, потом находился среди перемещенных лиц, где между соотечественниками были очень сложные, весьма запутанные взаимоотношения.

Он помолчал, потом кинул искоса взгляд на Вихрова:

— Вам не придется стыдиться знакомства с ним. Товарищ Каулс боролся против немцев, но я бы не назвал его очень сознательным борцом за социализм. Боюсь, не принадлежал ли Каулс к таким людям, которые наивно думают, что они могли бы построить социализм «по-латышски»… Не случайно наши враги пытаются играть на национальных чувствах латышей. Но, как видите, они просчитались.

Аболинь посмотрел на часы и сел на скамейку в парке. У него было время подумать именно здесь, где перед его глазами смутно вставала сцена свидания Каулса с тем, кто пустил в ход нож, чтобы заставить Каулса замолчать навсегда. Вихров сделал Игорю знак, что он может идти, но Игорь сел рядом. Как он мог пропустить хоть что-нибудь на этом пути по следам убийцы Каулса!

— У меня нет готовой версии! — сказал Аболинь и опять замолчал. — Так, только некоторые варианты возможного…

Он, не глядя на Вихрова, закурил. По его лицу нельзя было понять ничего. Игорь не сводил с него глаз — ах, вот как, оказывается, ищут преступников! Вместо того чтобы пустить по следу собаку, гнаться за тем, кто пытается уйти от карающей руки закона, и в этой погоне были бы крики, выстрелы, мчащиеся машины, таинственные особняки и — наконец! — железная рука преследователя на плече убийцы — надо думать, размышлять и рассматривать какие-то варианты, словно речь идет о партии в шахматы.

А Аболинь глубоко задумался под шелест листвы, метавшейся от порывов ветра. Убийство из личных мотивов: зависть, ненависть, порыв раздражения, злоба, страх, боязнь разоблачения? Каулса также могли избрать с целью вербовки, а когда эта попытка не удалась, свидетель был уничтожен.

Не может исключаться и еще одно — иностранным разведкам нужны подлинные советские документы, иногда идут на крайние меры, чтобы заполучить их. Паспорта у Каулса не оказалось! Если бы это было банальное убийство по личным мотивам, разве преступник стал бы обшаривать карманы убитого и тем более похищать документы убитого?

Грабеж? На такого дядю, как Янис Каулс, никакой сумасшедший не накинется, если ему не надоела жизнь. Аболинь даже усмехнулся, представив себе это.

То, что рассказал сегодня этот мальчик, кое-что проясняет и, конечно, сужает границы возможных поисков. Что следовало из этих показаний? Первое: убийца — давний знакомый Каулса. Тут Аболинь оживился — чутье подсказывало ему, что это именно так. Второе — в юности Каулс и его убийца принадлежали к разным слоям латышского общества и жили в разных условиях. Что еще? Убийца некоторое время, уже при советской власти в Латвии, был за рубежом или в местах заключения. Среди перемещенных? Был амнистирован или отбыл свой срок наказания?.. Настроен он антисоветски, и, если не является прямым агентом врага, если не выполняет вражеского задания, сея неуверенность и сомнения в людях, питая их недовольство, он все же является недоброжелателем Советской Латвии. Это не все, но уже кое-что. Кое-что…

Аболинь сидел молча очень долго.

У Игоря затекла нога, и он очень осторожно, чтобы не помешать Аболиню, начал растирать ее рукой. Вихров стал думать над тем, как уйти, чтобы не потревожить Аболиня, — попрощаться с ним или удалиться незаметно? Ему стало ясно, что следователь, конечно, не будет посвящать его, постороннего человека, в ход своих рассуждений, и с самого начала было наивно рассчитывать на это. Латыши такой народ — словечка лишнего не проронят.

Мама Галя непременно сказала бы ему, застав в такой позиции: «Думать надо, папа Дима! Думать! И желательно головой!» Дойдя до этого рассуждения, Вихров покраснел и поднялся.

Аболинь также встал со скамьи.

— Как жаль, что ваш сын не знает латышского языка! — сказал он невесело.

Вихров виновато развел руками.

— Не успели научиться! — сказал он.

Аболинь усмехнулся.

— Русский язык гораздо труднее латышского! — сказал он. — Но я выучился говорить по-русски в течение года, когда это стало нужно. Я не виню вас. Чужие языки даются не сразу. Некоторые люди из старых республик живут здесь по десять лет, а по-латышски только и могут сказать, что «Ес несапрот! — Не понимаю!», «Палдиес! — Спасибо!» да «Лудзу! — Пожалуйста!», и, представьте себе, обходятся этим вполне. И даже находят в этом предмет гордости! — Он рассмеялся и добавил: — Трудно считать это очень вежливым.

Папа Дима опять развел руками.

— Не могу не поблагодарить вас за помощь! — сказал Аболинь, подавая руку. — Счастье, что ваш мальчик не уснул на своем посту, и очень хорошо, что он не ушел со своего поста, что было бы со всех точек зрения плохо. Счастье, что он не перепугался и — главное! — что он ничего не забыл из того разговора. И, наконец, хорошо, что он сохранил для нас эту вещественную улику! — Он хлопнул легонько рукой по портфелю, в котором лежала папироса того, с усиками…

— Я рад, если все это в какой-то степени поможет следствию! — с чувством сказал папа Дима, пожимая протянутую руку Аболиня.

В этот день все время кто-нибудь заходил к Вихровым.

Едва папа Дима проводил Аболиня, как в комнату Вихровых постучались Петровы. Василий Михайлович очень церемонно пожелал папе Диме и маме Гале «счастливо оставаться!», а его жена преподнесла маме Гале недавно вышедшую книгу очерков своего мужа. Папа Дима тотчас же перенял книжку и стал ее рассматривать.

Петрова сказала маме Гале:

— Мне жаль расставаться с вами, Галина Ивановна! Я очень привязалась к вам за это время…

— Ко мне! Только ко мне! — сказала, смеясь, мама Галя.

Петрова и папа Дима тоже засмеялись.

Мама Галя задумалась и сказала:

— Чем же мне вас отдарить! — Она оглянулась вокруг, и взгляд ее упал на красивый латышский платочек, что купила она совсем недавно. Она поспешно схватила его и протянула Петровой. — Вот возьмите, прошу вас! Очень хорошенький, не правда ли? — Она накинула платочек на свою шею и добавила: — Он спасет вас от простуды и от тысячи других несчастий! Пощупайте, какой он мягенький и тоненький! — И она нагнулась к Петровой, подставив ей свою шею.

Петрова порозовела еще больше и с явным смущением сказала маме Гале:

— Милая Галина Ивановна! Я не буду отсекать вам голову, чтобы убедиться в чудесных свойствах этого платочка! Он так идет вам самой, так к лицу! Впрочем, вам все к лицу! Единственное, что я у вас возьму в отдарку, — вот это! — Она подняла голову мамы Гали, несколько смущенной собственной выходкой, и крепко поцеловала ее в обе щеки, добавив: — Не поминайте меня лихом! Будете в Москве — знайте, что у вас есть искренние друзья!