Дон связан с моим происхождением. Дело в том, что по отцу наша семья Савенко происходит из Воронежской области, из верховьев Дона. Отец мой родился в 1918 году в городе Бобров Воронежской области, бабка моя Вера (в девичестве Борисенко) прожила всю 58-летнюю жизнь в городе Лиски Воронежской области. А вообще-то все Савенки вышли из небольшой деревни Масловка Воронежской области. Придурки москвичи причисляют меня иногда по фамилии к украинцам, но это потому, что не осведомлены. Так же как и на Кубани, живет в верховьях Дона множество людей с фамилиями, кончающимися на «о», все они потомки казаков. Ни бабка моя ни слова не знала по-украински, ни отец не знает. Верховья Дона и городки вокруг него исконно казацкие. В этих местах родился отец Степана Разина, а городок Бобров, где родился мой отец, был в свое время ставкой восстания Болотникова. Мы бунтовщики по крови своей, и в том, что я сижу сейчас в крепости у злых московитов, есть историческая закономерность. Если же еще добавить, что, согласно семейной легенде, сообщенной мне бабкой Верой (когда мне было 15 лет), в кровь нашу по дороге затесалась буйная кровь сотника-осетина, то со мной все ясно. От матери в мои вены пущена струя татарской крови, так что Аллах Акбар, и молиться мне надо портрету Степана Разина в турецкой чалме, такой существует.

Я видел в детстве Дон детскими глазенками. Поскольку мы прожили с матерью у бабки в Лисках, кажется, год. А взрослыми глазами я увидел этот широкий поток воды только осенью 1994 года. В Ростове-на-Дону появилась тогда первая региональная организация Национал-большевистской партии. Скелетом организации послужили музыканты Олег Гапонов и Иван Трофимов и предприниматель Олег Демьянюк (он владел мастерской по пошиву обуви). По их приглашению я отправился в Ростов в сопровождении Тараса. Инструктировать нашу первую регионалку. Мы были необычайно горды.

Гапонов с Трофимовым тогда уже перестали называть себя группой «Зазеркалье» и называли себя группой «Че Данс», то есть было понятно, что они находятся внутри своего латиноамериканского периода, их хитом была песня «Делайте бомбы, убивайте банкиров…». Однако уже в 1995 году они приехали в Москву почему-то с пятью барабанщиками. Дело выяснилось лет через пять, когда вдруг прославилась (не то в 1999-м, не то в 2000 году) на всю страну группа «Запрещенные барабанщики» с песней «Ай-ай-ай, убили негра, убили негра». Текст песни был написан Трофимовым, к тому времени, правда, он уже отошел от руководства региональным отделением НБП в Ростове, как и Гапонов. Из музыкантов, да и вообще из «artists», политические руководители получаются не очень высокого качества. Вот из журналистов, из них, да, достойные получаются кадры.

Поезд перед Ростовом несколько часов кряду идет вдоль Дона. Вначале Дон каштановый блестит в камышах, потом показываются первые грузовые краны, затем широкобедрые корабли, и вот уже едем вдоль целого леса кранов, а кораблей и считать уже не хочется. В окно влетает воздух как морской, прелая душная зелень плавней. Что касается цвета воды, то надо сказать, что у больших рек он не бывает определенным. Так, я видел Сену молочной, или сизой, или голубой, в зависимости от времени года, от цвета облаков над нею, или цвета чистого неба, наклона солнечных лучей, количества дождей, выпавших в верховьях, или сорта водоросли-паразита, атаковавшего воды. А если еще выше по течению строят мост или проводят буровые работы, то ощутить чистого цвета не приходится. Я написал «каштановый Дон», возможно, потому, что была осень, было, возможно, много дождей, и не сбросившие еще листву деревья отражались в донской воде.

В Ростове мне подарили ботинки, сделанные в мастерской Демьянюка. Кажется, у них потом лопнула подошва, а может быть, я путаю. Я исследовал Ростов, сходил к местным анпиловцам на заседание их партии, возгласил на каком-то радио о создании организации НБП в Ростове. А затем меня познакомили с отцом Сергием, и этот чернорубашечник сбил меня с толку. Поп-экстремист, он был куда ближе по своему идеологическому багажу к «рыцарям» РНЕ, чем к национал-большевизму, но по нигилистическому темпераменту был наш в доску. Для начала он свозил нас к директору винного завода, где я, как человек известный, получил в подарок несколько ящиков вина и несколько литровых колб с вином. Бесплатно. Но вот когда заказал у директора рыбокомбината несколько ящиков рыбы — пришлось платить. Мне. И очень дорого. Дальнейшие пару дней мы все, включая новых вождей регионального отделения, занимались тем, что сидели на самом берегу Дона в станице, название которой я не помню, прямо в центре станицы, вместе с лейтенантом местной милиции, и поглощали вино и рыбу. Параллельно отец Сергий окрестил в Доне местного татарина, а я был у татарина крестным отцом. Все эти изуверства происходили на виду у населения. Тарас снимал крещение татарина, как мы с Сергием окунаем его в Дон головой, на свой фотоаппарат-мыльницу. На его складе в Кимрах должны быть и эти фотографии. Согласно природе вещей, он, впрочем, не мог запечатлеть на фотографии, как ночью (мы перешли из центра станицы выше по течению) татарин вдруг сообщил, что совершил ошибку и больше не хочет оставаться православным. На что голый до пояса отец Сергий потюкал татарина по голове кулаком. Сверху.

Отец Сергий выглядел настоящим разбойником. Орлиный нос, высокий рост, черные патлы, широкие плечи, огромный крест. Второй подобный поп встретился мне за два года до этого, в Абхазии, того звали отец Виссарион. Так тот даже отсидел в тюрьме, был выше Сергия — двухметроворостый, был настоятелем старого храма в Лыхне и хвастался тем, что окрестил нескольких чечен из отряда Басаева.

То была моя первая регионалка. Опыта у меня не было, вот я и позволил себя увлечь в казачье-алкогольное предприятие. Впрочем, мрака в этом не было. Была здоровая природа, казачьи земли, Дон, быстро струящийся мимо станицы, чуть поодаль — мостки, где полоскали белье, пасущиеся на другом берегу кони, пьяный лейтенант милиции, в его хате мы спали. Короче, обстановка запорожского войска. Впоследствии я был осторожен с регионалками, их лидерами и друзьями.

Я написал, что Гапонов и Трофимов находились тогда внутри своего латиноамериканского периода. Я имел в виду, что оба увлекались латиноамериканскими левыми. У них были знакомые никарагуанские студенты, учившиеся в Ростовском университете, на стене в квартире Трофимова висел сандинистский флаг. Если разобраться, то ростовцы в то время были скорее чисто красными, чем национально-большевистскими. И группу свою они называли тогда «Че Данс», то есть выводили себя из Че Гевары. Но это все так и должно было быть. Другое дело, что наши artists не смогли впоследствии даже распространять две сотни газет в Ростове. Им можно было поставить пять баллов за идеологическую подготовку и мотивированность. Как практики они, увы, были чуть выше нуля. Впоследствии их сменили другие ребята. Перед арестом, в самом конце марта, я был в Ростове. Встречался с начальником Северо-Кавказского ВО генерал-лейтенантом Трошевым и с моими партийцами. В первой и последней поездке в Ростов отсутствовали девушки. Это были военные учения. Не было в них места для пахнущих лисиц. С Наташей мы были едва-едва слеплены. Несколькими нитями судьбы от прощального поцелуя, нам оставалось быть вместе до следующего июля. А новой любви еще не было, до Лизы оставался еще год. А крошечная Настя вообще появится в день накануне московского урагана — 20 июня 1998 года. Так что на Дону я гулял в 1994-м вольным казаком. Много было хохота, ругательств и горилки.