Каждого гостя провожала к его месту целая армия приближенных, это были в основном молодые люди из знатных фамилий, довольные тем, что могут оказать честь своему сюзерену, барону Анри. Все стояли, пока Огаст, епископ Монтроза, произносил молитву на латыни.

После этого все уселись за столы. Наступила тишина, которую нарушил звон цимбал, вслед им вновь запели трубы, и сир Гуго, сенешал, появился в нарядной ливрее, размахивая белым жезлом, подобно фельдмаршалу, командующему вереницей слуг, растянувшейся через весь двор от кухни. Каждый слуга держал на плече большое блюдо со всевозможным жареным мясом. Гости радостными криками приветствовали заднюю часть оленьей туши, которую водрузили на стол.

Главный специалист по разделыванию мяса продемонстрировал свое высокое мастерство, отрезая большие куски предписанным приемом, держа мясо двумя пальцами и большим пальцем, а флейтисты тем временем выводили свои трели. Виночерпии разливали вина в кубки, а оруженосцы и молодые рыцари-вассалы барона выполняли акт вежливости – брали мясо из рук слуг и клали его знатным гостям – как говорилось, из знатных рук в знатные…

Пьетро не мог есть. Вид такого количества мяса отбил у него всякий аппетит. Он потягивал вино из кубка, деля его с Туанеттой. Она тоже ничего не ела. Все знатные дамы одобрительно улыбались, принимая это за проявление обуревающей ее любви.

Помимо оленя на стол подали также голову кабана в растительном масле, говядину, баранину, свиные ножки, жареного кролика и пироги.

Гости с аппетитом поглощали все. Никто не разговаривал. Два шута устраивали представление перед столом, взбираясь на шест, установленный на голове у третьего, ловили яблоки на острия кинжалов, глотали огонь.

К тому времени, когда от мяса остались только объедки, гости пришли в говорливое настроение. Началось испытание для Пьетро.

– Господин барон! – загремел голос Огаста. Он всегда говорил так громко, поскольку был глуховат. – Мы ничего не знаем о вашем зяте. Он выглядит красиво и рыцарственно. Но кто он? Кто его предки?

Он прокричал это через головы Пьетро и Антуанетты.

Пьетро почувствовал, как напряглась его жена, и взял ее за руку.

– Мужайся, любимая, – прошептал он.

Барон Анри принял вызов.

– Вам, конечно, известен дом Гростет… и барон Орри, который покинул эти места много лет назад?

– Конечно, – проревел епископ. – Парень их родственник?

– Внук… хотя и по женской линии. Семья его отца принадлежит к благородному роду итальянских баронов Роглиано…

“О Боже, спаси мою душу, – подумал Пьетро. – Слышали бы эти слова Ганс, или Марк, или Вольфганг!”

– Я рад, что в нем течет и французская кровь, – произнес епископ. – Я, конечно, не хочу этим обидеть наших итальянских друзей…

– Никто не обижается, – спокойно заметил Пьетро.

– Что ты сказал? – прокричал, епископ, прикладывая ладонь к уху.

– Я сказал, что я тоже рад! – крикнул Пьетро.

Епископ хлебнул вина.

– Барон, – спросил он, – в самом деле не было никаких неправильностей? Я слышал про побег…

– Вы правильно слышали. Моя дочь встретила мессира Пьетро в Лангедоке, куда он бежал, поскольку его семья, неуклонно придерживавшаяся стороны императора, подверглась вооруженному нападению гвельфов. Их обвенчал ваш друг Клемент, епископ Марселя, в соборе…

Вот это мастерский удар, подумал Пьетро. Упоминание имени священнослужителя, совершившего обряд венчания, снимает все подозрения. Все понимали, что барон Монтроз не стал бы упоминать столь определенно эту деталь, если бы имело место нечто сомнительное. Теперь Огаст знал, у кого спрашивать, если у него оставались какие-то подозрения. И то, что барон сообщал ему эту информацию, должно было убрать его подозрения.

Гости отрезали себе новые куски хлеба, а старые, пропитавшиеся мясным соком, швыряли собакам, сидящим под столом.[30] Пьетро отметил, что и здесь существовали различия, соответствующие степени знатности. У знатных гостей для мяса были серебряные тарелки, у более мелких дворян – безземельных рыцарей и им подобных – оловянные, а зажиточные горожане – выходцы из простонародья, некоторые из них даже сыновья сервов, разбогатевшие за последние годы и ставшие важными персонами, – разрезали мясо прямо на скатерти.

– Значит, никаких неправильностей, – гремел голос епископа. – И все-таки странно…

– Что вам кажется странным, мой господин? – спокойно спросил Готье, хотя он вынужден был повысить голос, чтобы епископ расслышал его. – Моя сестра соединилась перед святым престолом с человеком благородных кровей, хотя его судьба могла сложиться и лучше. Мой отец и я не нашли в этом ничего, вызывающего сомнения. А теперь, когда Фридрих Гогенштауфен с помощью нашего великого короля возвысился над гвельфами…

Он не успел закончить фразу, так как в этот момент вновь зазвучали скрипки и флейты и сир Гуго внес лебедя, выглядевшего совсем как живой, с позолоченным клювом, посеребренным туловищем, лежавшего на синем печеном тесте, изображавшем воду, и украшенного флажками. Это произведение кулинарного искусства на некоторое время заняло все общество, а потом внесли королевского павлина, запеченного в собственных роскошных перьях.

Гости наелись и напились уже настолько, что готовы были одобрить все на свете – даже этого неизвестного н подозрительного итальянца, отхватившего такой приз.

Пьетро держал холодную руку Антуанетты, не замечая этого. Его мысли странным образом не имели ничего общего ни с этим празднеством, ни с шумом вокруг, ни с вином. Веселье достигло своего апогея, ибо барон Анри распорядился внести любимую всеми новинку – огромный пирог, запеченный в лохани. Пьетро, никогда не видывавший ничего подобного, не мог понять, в чем тут фокус, но все остальные пирующие смотрели на этот пирог глазами, горящими от удовольствия и предвкушения чего-то особенного. Барон Анри встал и взмахнул кинжалом. Одним ловким движением он рассек верхнюю корочку, и из пирога вылетела целая стая маленьких птичек.

О Боже, подумал Пьетро. Что еще они придумают?

Ответ на этот вопрос оказался несложным, и, слегка поразмыслив, он мог бы найти его сам: знатные гости, которые не расставались со своими призовыми соколами даже в спальне, быстренько выпустили этих охотничьих птиц и послали в погоню за маленькими птичками.

Соколиная охота всегда радовала Пьетро, но сейчас, как ни странно, радости не было. Глядя, как большие соколы парят над беззащитными птичками, а потом камнем падают вниз, он думал о когтях, разрывающих живую плоть, и старые раны на его теле заныли.

Маленькие, беззащитные, и над ними парят кречеты – как неминуемая смерть. Как рок.

У этих маленьких птичек не больше шансов, чем было у него против Марка и Вольфганга. Чем было у Донати и Исаака против рыцарей Синискола. Чем у Туанетты против ее насильников…

Маленькие птички. Люди похожи на этих маленьких птичек – игрушки судьбы, обманутые роком. Люди вслепую бредут по жизни, и в том, что с ними случается, нет никакого смысла – а Господь Бог на небесах только смеется.

Более всего Пьетро хотелось сбежать отсюда, оказаться одному, разобраться в собственных мыслях. Но он понимал, что это почти невозможно.

Зазвучали скрипки, флейты, гобои, трубы и лютни, дамы протянули кавалерам руки для танца. Пьетро не знал этих французских танцев и некоторое время сидел, наблюдая за ними. Он был не прочь просидеть так весь вечер, но высокая белокурая девушка прорвалась между танцующими и схватила его за руку.

– Пойдемте, сир Пьетро, – просила она. – Потанцуйте с вашей дамой, а потом со мной!

Пьетро поднялся и протанцевал с Туанеттой танец, называющийся “Урони кольцо”, а потом танец “Гирлянда” – с высокой блондинкой, и его ждал неожиданный и приятный сюрприз, потому что этот танец завершался тем, что каждый рыцарь должен был поцеловать свою даму в щеку. Произошло ли это случайно или намеренно, Пьетро так никогда и не узнал, но Иветта – он уже узнал ее имя – повернула голову так, что поцелуй пришелся ей прямо в губы. Она весело рассмеялась.