Прошло минут пять. Заедаемый комарами, Петька начал уже ворчать, как вдруг Лян размахнулся и ловко послал леску вперед.

Шлепнувшись в воду и шевеля лапками, насаженный на крючок кузнечик погнал волну. Испуганные рыбы прыснули в стороны. Однако уже через секунду одна из них как будто одумалась и, сделав петлю вокруг приманки, сверкнула серебряным боком. За ней мелькнула вторая, третья. Кузнечик ушел ко дну, леска натянулась, и под обрывом раздался плеск.

Сообразив, что рыба попалась на удочку, Петька вскочил на колени, хотел заорать, но получил тумака и лег снова.

— Тебя шилом колют, да? — зашипел Коля. — Надо орать под руку?

Тумак был, конечно, заслуженный, обижаться не приходилось. Но молча следить за тем, как Лян борется с рыбой, сил не хватало. Она ведь могла сорваться, уйти и оставить всю кампанию без ухи! В азарте Петька бил кулаком о кулак, дрыгал ногами и даже скрипел зубами.

К счастью, Лян действовал хладнокровно. Он не тащил рыбу к берегу, а дал ей сначала пометаться. Чего она только не выкидывала — и ныряла в глубину, и прыгала в воздух, и била хвостом! А мальчишка только старался не ослаблять леску да не давал подвести ее под корягу.

Наконец рыбина выдохлась, и Лян без труда выволок ее на траву.

— Ну, все! — облегченно вздохнул Петька. — Теперь насаживай нового кузнечика и начинай сначала.

Но Лян сделал почему-то иначе. Он снова притаился в кустах и стал выжидать.

— Хочет, чтобы рыба успокоилась, — догадался Коля. И не ошибся. Леска легла на воду второй раз лишь минут через десять. И все повторилось как по писаному.

— Вот здорово! — восхищенно шептал Петька. — Он же до вечера наловит столько, что вари ухи хоть бочку!

Но Лян, вытащив вторую рыбу, поднялся и начал сматывать леску.

— Выходите дорожку! — крикнул он. — Я сейчас.

Встретив мальчишку, приятели первым долгом бросились к рыбам. Это были и в самом деле ленки. Темные, с серебристым отливом, они трепыхались в траве. На солнце сверкали то оранжевые плавнички, то малиновые жабры, то молочно-белые брюшки. Ленок, пойманный первым, уже засыпал. Движения его были беспорядочные, вялые. Зато второй боролся еще изо всех сил. Лежа в нескольких шагах от речушки, он норовил скатиться к воде, извивался, юлил. Когда же Петька нагнулся, чтобы рассмотреть его поближе, вдруг прыгнул и мазнул его хвостом по губам.

— У-у, чтоб тебе! — плюнул Петька, вытираясь ладонью. — И угодит же!

Коля измерил большего ленка пядью и заявил, что он по крайней мере с полметра. На вес же рыба, по его мнению, тянула чуть ли по килограмм.

— Вот это великанище! — восхитился Петька. — А я думал, что ленки больше селедки не бывают.

— Ага, великанище! — усмехнулся Лян. — Отец наш ловит разве таких?

— А каких? Еще больших, да?

— Конечно. Попадаются восемьдесят сантиметров. Три килограмма. Видал?

Ребята спросили, почему Лян поймал всего две рыбины.

— Да зачем больше?

— Ну, чтоб хватило на завтра, на послезавтра.

— Хо! — махнул рукой Лян. — Завтра придет — поймаем опять. Живую, как эта.

— А вдруг не поймаешь? Не каждый ведь раз удача.

— Каждый раз. Голова, руки есть — тайге голоду не помрешь.

— Ага, не помрешь! — продолжал упираться Петька. — Вот не попадись эти ленки да не будь у тебя крупы на кашу, что бы нам есть?

— Не знаю. Может, сома, может, рябчика.

— А если бы не добыли ни сома, ни рябчика? Тогда что?

— Тогда козла, дикого голубя, ягоду. Мало что!

Выходило, что пищи в лесу хоть отбавляй. Надо только уметь ее взять да быть настоящим хозяином — не стрелять самок и молодых животных, не пугать зверей зря.

Назад, к избушке, Лян повел гостей не вдоль реки, как шли раньше, а звериной тропой по склону. Правда, при этом пришлось сделать солидный крюк, но мальчишки в накладе не остались. В глубокой ложбинке, полазив среди бурелома и камней, Лян показал им барсучью нору. В густых зарослях бузины разыскал птичье гнездо и спугнул колонка. По пути набрали ягод жимолости.

Не забыли беглецы и о своем деле, из-за которого оказались в тайге. В одном месте Петька подобрал кусочек цветного мрамора, в другом — тяжелый, будто налитый свинцом голыш. Коле попалась черная, похожая на стеклянную, галька, потом осколок какого-то странного камня.

Узнав, что мальчишки решили открыть залежи ископаемых, Лян взялся помогать им — сводил к ближайшей каменной осыпи, показал яму с глиной. Но по-настоящему камнями не заинтересовался.

— Охотнику они зачем? — сказал мальчишка. — Это городским да геологам нужно. Нашем поселке геологов целый отряд…

Возвратились с рыбалки уже в сумерки. Голодные и продрогшие, поскорее сварили уху, поели и полезли на нары. А как только оказались на нарах, откуда-то сразу навалился сон. Петька, правда, пробовал было противиться, хотел рассказать что-то Ляну, но не успел. За стеной, как и вчера, гулял ночной ветер, ревели и ухали звери, а он себе посвистывал носом и до утра даже не перевернулся с боку на бок.

На следующее утро по плану, составленному и обсужденному заранее, беглецы под руководством Ляна должны были разыскать дорогу на пасеку, а потом перевалить через ближнюю сопку и заняться геологическими исследованиями. Однако этот план так планом и остался.

Под утро Петьке пригрезилось, будто он уже космонавт, Герой Советского Союза, и находится не где-нибудь в лесной избушке, а на настоящем большом космодроме. Над головой сияет солнце, справа и слева — бетонированные посадочные площадки, а сам Петр Степанович Луковкин похаживает вокруг корабля «Восход-300», примеривает космический шлем и только посвистывает: через час отправление на Юпитер! От такой картины радостно стало даже во сне. По потом тут же охватил и страх: вверху что-то зарычало, загудело, и в небе огромной птицей мелькнул звездолет. Машина сделала несколько кругов и ни с того ни с сего ринулась не к посадочной полосе, а прямо на корабль «Восход-3000». Вот она уже в какой-нибудь сотне метров. Еще секунда, миг — и все разлетится вдребезги!

Петька в ужасе закричал, рванулся и, шлепнувшись на землю… проснулся.

Никакого космодрома в действительности, конечно, не было. Знаменитый космонавт Луковкин, скатившись с нар, сидел на полу и держался за ушибленное колено. Испуганный Коля, свесив ноги с топчана, тер глаза, а Ляна нигде не было.

Вокруг творилось что-то странное и непонятное. Домишко дрожал, посуда на столе звякала. В раскрытую дверь вместе с ветром и пылью врывались какие-то щепки, клочки шерсти.

И вдруг, как по волшебству, все смолкло. Тишина такая, что стало больно ушам. А из-за порога в тишине голос Ляна:

— Вертолет! Приехал отец!

Петька в последние дни ко всяким сюрпризам и подвохам уже привык. Обвались небо или залей тайгу море, он, наверно, пожал бы только плечами и сказал, что так надо. Но тут… Он опрометью выскочил за дверь и замер от удивления. На поляне, в каких-нибудь тридцати метрах, стоял вертолет. Машина только что опустилась и еще покачивалась на амортизаторах. Винт ее медленно проворачивался, а освещенные солнцем стекла горели, как жар.

Дверь вертолета сразу же отворилась, и на землю полетели рулоны толя, связка оконных навесов, какие-то пакеты. Потом, придерживая большой ящик со стеклом, осторожно спустились пожилой удэге и молодой русский парень. Не торопясь сошел одетый в кожаную куртку пилот.

Отец Ляна прилетел не из удэгейского поселка, а прямо из города, где покупал строительные материалы и инструменты.

Лян помог перетащить в амбар груз, проводил всех в избушку, схватился за чайник. Петька же и Коля, пользуясь тем, что на них не обращают внимания, прилипли к вертолету. Да и как было не осмотреть это чудо техники? Как не потрогать тугие резиновые катки, обтянутый парусиной винт?

Еще больше удивительных вещей обнаружилось внутри машины. В помещении для пассажиров к стенам были прикреплены откидные сиденья, над ними блестели круглые, как пароходные иллюминаторы, окошки. На полу, накрытые брезентом, громоздились железные трубы, а рядом с ними на переборке горели красным какие-то цифры и стрелки. Коля хотел присесть, чтобы рассмотреть их поближе, но Петька дернул его за руку.