— Очень уж дальний крюк, — объяснил он Васе. — Да и опасно вывозить дружков на бойкое место: затеряются вовсе.

— Это как пить дать, — согласился штурман. — Отвезем к удэгейцам и баста. Оттуда бежать ведь некуда. А будем возвращаться — прихватим с собой.

Так они и сделали.

Вертолет снялся из Абрамовки и прилетел на место ранним утром, когда палаточный городок геологов как раз просыпался. На большой, изрытой канавами и уставленной машинами поляне пилотов и мальчишек встретили человек двадцать. Петька, схватив вещмешок, хотел уже нырнуть в толпу, чтобы поскорее разыскать специалиста и показать свои геологические находки, но Лян дернул его за руку:

— Чего спешишь? Убегут люди, да? Пойдем сначала поселок, поедим. Потом можно прийти опять.

Но так не получилось. Сразу после завтрака мать Ляна принесла к порогу тяпки и сказала, что надо окучить картошку. Сын спорить, конечно, не стал, и вся компания очутилась на огороде.

Какое-то время тяпали траву молча. Потом хозяин расхвастался.

— Вот! Видели, сколько картошки? Выкопаем — всю зиму есть хватит. А там капуста, помидоры, лук. Растет еще, знаете что? — он поманил друзей к дальней грядке и показал три или четыре кустика с кружевными листочками. — Арбуз! Поняли?

Коля потрогал растение и пожал плечами.

— Ну и что ж такого? Думаешь, у нас в Кедровке огороды хуже? Не беспокойся — еще хлеще!

Маленького удэге это обидело.

— Вас, вас! — передразнил он мальчишку. — Вы ж русские. Русские огороды сажали всегда, удэге нанаями — нет. Старики говорили: землю ковырять грех. А теперь вот картошку поселке сажают все. Лук тоже. Мы следующий год посадим даже баклажаны. Да!

— Лянсо-о-о! Ты где тут? — раздалось вдруг с улицы. За плетнем зашуршало, и между кольями просунулась черноволосая девчоночья голова. — Ты уже прилетел, да? Насовсем, да? К вам можно?

Лян нахмурился.

— Ну иди. Кто не дает? Калитка ж где, знаешь?

Девчонка скрылась, а Петька уставился на удэге.

— Это кто?

— Да кто? Нинка Пулемет. Учится нашем классе.

— Пулемет? Такая фамилия, что ли?

— Да нет. Так прозвали.

— А почему?

— Узнаете сами.

Обежав вокруг двора, девчонка юркнула в калитку и появилась на огороде. Петька посмотрел на нее и рассмеялся: маленькая, черноглазая, с кривоватыми ногами и короткими тоненькими косичками, она удивительно напоминала куклу-растрепку. Совсем кукольное было на девчонке и платье — широкое, колоколом, все в горошках.

— Значит, ты уже прилетел? Насовсем, да? — подбежав к Ляну, быстро повторила вопросы Нинка. — А эти мальчишки? Они к вам в гости, да? Они городские, да? Прилетели вертолетом тоже?

Лян покрутил головой.

— Захлебнешься же, Нинка! Говори, как люди.

— А чего — как люди? Чего — захлебнешься? Жалко что ли, что я говорю быстро? — ничуть не смутилась растрепка. — Ты лучше не прицепляйся.

— А-а, — махнул рукой Лян. — Говори, зачем пришла.

— Зачем? А ты небось не знаешь, да? Позавчера ваши охотники поймали тигра.

— Тигра? — глаза маленького удэге загорелись, губы дрогнули. — Где же он? Колхозном дворе, да?

— Нет… — девчонка хотела что-то сказать, но, спохватившись, прикусила язык и прищурилась. — Ага! А вы меня с собой посмотреть возьмете? Тогда скажу.

— Кто тебя не берет? — удивился Лян. — Хочешь — иди, не хочешь — не надо.

Тигра держали в старом поселке. Чтобы добраться до него, пришлось спуститься по косогору, переплыть на лодке через широкую речку и выбраться на зеленую поляну.

— Это не поляна, а колхозный аэродром, — объяснила Нинка. — Сюда прилетают самолеты. А все удэгейцы жили раньше вон там, справа. Видите хаты? Только эти хаты в половодье заливает водой. Оттого народ и переселился на другой берег.

— А ты удэгейка тоже? — спросил Коля.

— Ну да! Чего еще! — тряхнула косичками девчонка. — Наша семья русская. В поселке сколько хочешь русских — и учителя, и прораб, и кузнец. А мой папа пасечник. Мы приехали сюда, когда колхоз купил пасеку. Понял? Сами-то удэгейцы ухаживать за пчелами не умеют, вот и пригласили нас.

— Чего не умеют? Выдумываешь небось? — не поверил Коля.

— И вовсе нет. Не веришь — спроси Ляна. Правда, Лян, что удэге еще не умеют ухаживать за пчелами? Вот тебе! Слыхал? Они раньше и коров не держали и молоко не пили. В колхозе и сейчас только две коровы: купили, чтобы детсаду молоко было. А доят коров все равно русские…

Когда девчонка подвела ребят к одному из домов и стукнула калиткой, на пороге появилась закутанная и платок старуха. Она долго говорила с Ляном по-удэгейски, что-то ворчала, но в конце концов махнула рукой и ушла и дом.

— Чего она? — спросил Петька. — Ругается, да?

— Ага, — кивнул Лян. — Зверя, говорит, нельзя беспокоить: подохнет разрыва сердца.

— А посмотреть разрешила?

— Разрешила. Только тихо.

На цыпочках они бесшумно приблизились к бревенчатому сараю и остановились у большой некрашеной двери. Ни окошка, ни какой-нибудь дыры в ней не было. Дощатые створки прилегали друг к другу плотно, а посередине, продетый в железные скобы, висел огромный амбарный замок.

— Ложитесь землю, — шепотом скомандовал Лян и показал под дверь: — будем смотреть щелку.

Глаза привыкали к полутьме постепенно. Сначала Петька различал только какие-то корыта, ящики да бревна. Потом в углу вырисовалась сколоченная из жердей клетка, а в ней кто-то живой. Зверь бил себя хвостом по бокам, топтался и злобно фыркал.

Ребята замерли. Стало совсем тихо. Тигр лег на брюхо, прижал голову к лапам и застыл, будто мертвый. Можно было заметить только, как шевелятся его усы, горят глаза да изредка то приподнимаются, то снова ложатся круглые уши. Вот так, наверно, хищник выслеживал в лесу лосей — подкараулит в кустах, прыгнет — и готово: несчастный не успеет и пикнуть.

Представив такое, Петька поежился и тихонько шепнул про это Ляну. Но тот улыбнулся.

— Нет. Такой лося не убьет. Молодой еще. Глупый.

— Ага! — поддакнуло Нинка. — Охотники говорят, нету двух лет. Он по дурости-то и попался: душил собак, которые отбивались от дому, задрал теленка. Кабы не это, никто б его даже не трогал — гуляй себе на воле.

— А теперь куда его? Зачем держат в клетке?

Нинка, захлебываясь и глотая слова, стола объяснять, что живых зверей возят на самолетах в Иман, а потом еще дальше — в Москву. Там их отдают в цирк, зоопарк. А некоторых отправляют за границу, чтобы обменять на слонов да жирафов…

Возвращались в поселок не спеша. Когда вышли на речку, к берегу в легонькой оморочке пристал старик. Он был худой, длинный, с тощенькой седой бородой и в каком-то странном длиннополом сюртуке. По обшлагам рукавов и по борту сюртука шла красивая вышивка, а воротника не было вовсе. Вместо сапог или ботинок на старике были подвязанные веревочками меховые чулки, на голове болтался волосяной накомарник.

— Наверно, древний шаман, — шепнул Петька Коля.

Дед вытащил оморочку на берег, закурил трубку и, присев на корточки, поманил Ляна пальцем.

О чем шел разговор, ни беглецы, ни Нинка понять, конечно, не могли. Лян сказал, что дед спрашивал об отце и о делах охотников. Потом посочувствовал:

— Скучает Майсан. Хочет тайгу, да нельзя.

— А он разве охотник? Не шаман? — удавился Петька.

— Какой шаман! Шаманов давно нету. Дедушка Майсан — самый знаменитый охотник поселке.

— Точно, — подхватила Нинка. — Какого хочешь зверя возьмет! Одних медведей, знаете, сколько убил? Шестьдесят два. Вот! Только последний, проклятый, его покалечил. Видали небось, как левая щека расцарапана? И веко пластырем к брови приклеено. Это оттого, что оно не поднимается, мешает смотреть.

Петька спросил, почему у старика шаманская одежда.

— Да кто тебе сказал, что она шаманская? — возмутилась девчонка. — Самая настоящая удэгейская. Раньше так ходили все. А теперь больше ходят старики. Дед Майсан во всем живет по-старинному.

— А почему ему нельзя в тайгу? — спросил Коля.