Возьми его за руку, Анджела. Молодчина. Теперь посмотрите вон туда, да не на камеру, вон туда, на картину на стене, вот так, не моргайте, снимаю!

Прекрасно! Теперь повернись немного, Томми, вот так, обними ее за талию, это очень приятно, мой дружок, вот так, не красней, ты уже женатый человек, так, теперь не моргайте, не моргайте...

– Как себя чувствуешь, Тедди? – спросил Карелла.

С нежностью Тедди дотронулась до округлости, которая начиналась сразу пониже груди, затем закатила глаза к небу и скорчила унылую мину.

– Теперь уже скоро, – сказал он. – Хочешь попить? Воды или еще чего-нибудь?

Тедди покачала головой.

– Помассировать спину?

Она снова покачала головой.

– Знаешь, что я люблю тебя?

Тедди улыбнулась и сжала его руку.

Женщине, которая открыла на звонок дверь дома в Риверхеде, было далеко за пятьдесят, и, судя по всему, она давно наплевала на то, как выглядит.

На ней было мятое домашнее платье и стоптанные тапочки. Волосы свисали спутанными прядями, словно, переняв настроение своей хозяйки, давно потеряли всякий интерес к жизни.

– Что вам нужно? – спросила она, сверля Мейера и О'Брайена глазами-буравчиками из зеленого агата.

– Мы ищем человека по имени Марти Соколин, – ответил Мейер. – Он здесь живет?

– Да, а вы кто такие, черт побери?

Мейер терпеливо открыл бумажник и показал ей приколотый к коже жетон полицейского.

– Полиция, – сказал он.

Женщина посмотрела на жетон.

– Ну хорошо, мистер Детектив, – сказала она. – Что натворил Соколин?

– Ничего. Мы просто хотим задать ему несколько вопросов.

– О чем?

– О том, что он, по всей вероятности, собирается натворить.

– Его нету дома, – сказала женщина.

– А как ваше имя, сударыня? – все так же терпеливо спросил Мейер.

Если и было свойство, которым Мейер обладал в избытке, так это терпение. Помимо того, что он родился в патриархальной еврейской семье, в квартале, где жили в основном неевреи, судьба с самого начала преподнесла ему подарок: его престарелый папаша Макс Мейер, ставший с годами склонным к причудам, решил, не ломая головы, дать своему запоздалому отпрыску то же имя, что и фамилию. Таким образом он как бы ружейным дуплетом разом расквитался с теми силами, которые без всяких просьб даруют детей под занавес жизни. Задумано – сделано. Нельзя сказать, чтобы в его шутке совсем не было юмора, но он явно не учел, что тем самым с самого рождения повесил своему сыну жернов на шею. Впрочем, утверждать, что все свое детство Мейер Мейер только и делал, что непрерывно дрался из-за своего имени или религии, было бы явным преуменьшением. Он не только дрался, он еще и медленно вызревал как дипломат. Он быстро понял, что лишь некоторые битвы можно выиграть кулаками, остальные надо выигрывать языком. Таким образом он усвоил себе манеру относиться ко всему с величайшим терпением, которая в конце концов и помогла ему залечить шрамы, нанесенные хотя и невинной, но все же несколько двусмысленной шуткой отца. Мало-помалу он дошел даже до того, что сумел простить старика перед его смертью. И теперь в свои тридцать семь лет он был лыс, как знаменитый американский кондор, что свидетельствовало о тех страданиях, которые ему пришлось пережить.

Мейер терпеливо повторил:

– Так как же ваше имя, сударыня?

– Мэри Мердок, Только не понимаю, вам-то что с этого?

– Ничего, – сказал Мейер и глянул на О'Брайена, который даже отодвинулся, как бы не желая иметь ничего общего с этой женщиной одной с ним национальности. – Вы сказали, что Соколина нет дома. Когда он ушел, нельзя ли узнать?

– Рано утром. Взял с собой этот чертов рожок и ушел.

– Рожок?

– Ну, тромбон, саксофон, откуда я знаю, как он называется, будь он неладен. Дудит в него по утрам и по вечерам. Такого несусветного визга вы еще не слышали. Если бы я знала, что он будет играть, ни за что не сдала бы ему квартиру. Но, впрочем, я и сейчас могу его вышвырнуть на улицу.

– Вам не нравится, когда рядом играют?

– Можно и так выразиться, если вам хочется, – ответила Мэри Мердок.

– Меня от этого тянет блевать, ясно?

– Да, вам очень точно удалось передать вашу мысль, – сказал Мейер, чуть не поперхнувшись. – Откуда вам известно, что Соколин ушел со своим инструментом?

– Видела его с ним. У него есть футляр, черный такой. Он в нем носит эту чертову штуку, в футляре.

– Футляр для трубы?

– Тромбона, саксофона, черт его разберет. Но орет она так, что чертям тошно. Как ее ни называй.

– А как долго он здесь живет, мисс Мердок?

– Миссис Мердок, если вас не затруднит. Он живет здесь две недели. Но если он будет продолжать дудеть на своем проклятом саксофоне, долго он тут не задержится, это я вам гарантирую.

– Так что у него все-таки, рожок или саксофон?

– А может быть, и труба, а может быть, и еще какая чертова дудка, – сказала она. – У него неприятности с полицией?

– Не совсем. Вы имеете какое-нибудь представление, куда он пошел?

– Нет. Он ничего не сказал. Просто я случайно видела, как он уходил, вот и все. Обычно он околачивается в баре на авеню.

– На какой авеню, миссис Мердок?

– Авеню Довер-Плейнз. Ее все знают. Вы что, правда не знаете, где это?

– Нет.

– Пройдете два квартала и под эстакаду. Довер Плейнз-авеню. Вам всякий покажет. Он обычно торчит в баре «Веселый дракон». Неплохое имечко для бара, да? Скорее похоже на китайский ресторан, – миссис Мердок улыбнулась.

Улыбка ее была так же привлекательна, как оскал черепа.

– Вы точно знаете, что обычно он бывает там?

– Еще бы!

– Откуда вы можете это знать?

– Да уж знаю, – сказала миссис Мердок. – Я и сама не считаю зазорным иной раз пропустить рюмочку.

– Понятно.

– Но это еще не значит, что я пьяница.

– Конечно.

– Ну ладно. У вас все?

– Пока да. Но, может быть, мы зайдем еще раз.

– Зачем это?

– С вами приятно поговорить, – успел сказать Мейер до того, как миссис Мердок с силой захлопнула дверь перед их носом.

– Н-да, – сказал О'Брайен.

– Наше счастье, что она не стала отстреливаться, – сказал Мейер. С тобою только и жди пальбы.

– Может, она еще постреляет, когда мы вернемся. Если мы вернемся.

– Может быть. Только скажи «тьфу-тьфу», чтобы не сглазить.

– Куда теперь?

– В «Веселый дракон», – ответил Мейер. – Куда же еще?

Понять по внешнему виду, почему бар назывался «Веселый дракон», было абсолютно невозможно. И обстановка, и обслуга были отнюдь не китайские.

«Веселый дракон» был обычной пивнушкою в обычном пригороде с обычными редкими посетителями, имеющими привычку пропустить стаканчик в воскресный день. Мейер и О'Брайен вошли внутрь, подождали, пока глаза приспособятся к темноте после яркого солнечного света, и направились к стойке.

Мейер сразу же предъявил свой жетон. Бармен воззрился на него с полным равнодушием.

– Ну? – сказал он.

– Мы ищем парня по имени Марти Соколин. Знаешь такого?

– Ну?

– Да или нет?

– Да. Что дальше?

– Он сейчас здесь?

– Вы что, не, знаете, как он выглядит?

– Нет. Он здесь?

– Нет. Что он натворил?

– Ничего. Он сегодня придет?

– Кто его знает! Он заходит и уходит. Он всего-то здесь живет совсем ничего. А что он натворил?

– Я уже сказал: ничего.

– Он немножко того?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, сами понимаете. Того, – бармен покрутил пальцем у виска. – С приветом.

– Почему ты решил, что он с приветом?

– У него глаза блестят, как у психа. Особенно когда выпьет. Вообще он большая сволочь. Моя бы воля, я бы к нему на пушечный выстрел не подошел. Этот парень жует железнодорожные костыли и выплевывает обойные гвозди. – Бармен запнулся. – Простите за клише, – сказал он. Он произнес это как «клиш».

– Прощаю. Ты случайно не знаешь, где он может быть сейчас?

– Домой к нему заходили?