– Да.

– Ну и что, нет его?

– Нет.

– А что он натворил?

– Ничего. Так ты не мог бы намекнуть нам, где он сейчас может быть?

– Трудно сказать. К его девице не заходили?

– Нет. А кто она?

– Дамочка по имени Уна. Уна, как ее там, не знаю, чудное имечко, правда? Но ее надо видеть. Сногсшибательная бабенка. Под стать этому психу Соколину.

– Уна, говоришь? А фамилии ее ты, значит, не знаешь?

– Точно. Просто Уна. Но вы ее сразу узнаете, если увидите. Она блондинка, с грудями, как груши. – Он запнулся. – Простите... – сказал он.

– Прощаю. Имеешь представление, где она живет?

– Разумеется.

– Где?

– В пансионе на углу. Она тут тоже недавно. А знаю я, где она живет, потому, что она как-то обмолвилась, что у нее жилье с кормежкой. А кормежка тут только в угловом доме. Я имею в виду: из всех домов с меблированными комнатами.

– Понятно, – сказал Мейер. – Можешь описать ее более подробно?

– Ну, про грудь я вам уже сказал. Что еще? Рот, как капкан, глаза, как льдышки, голубые такие, довольно хорошенький носик и волосы цвета спелой пшеницы. – Он помолчал, мысленно проверяя цепь своих сравнений – не выскочил ли у него случайно еще какой-нибудь «клиш». Убедившись, по всей видимости, что он в этом отношении чист, бармен удовлетворенно кивнул головой и повторил: – Вы ее сразу узнаете.

– Ну что же, это обнадеживает, – сказал Мейер. – А она сегодня не заходила?

– Нет.

– Соколин никогда не играл здесь на рожке?

– На чем, на чем?

– На рожке.

– Так он еще и на рожке играет? Конца нет чудесам!

– А как называется этот пансион с кормежкой?

– "Зеленый угол". – Бармен пожал плечами. – Дом зеленый, и он находится на углу. И почему только люди дают домам такие названия?

– А это заведение тебе принадлежит? – спросил Мейер.

– Угу.

– А ты почему назвал его «Веселый дракон»?

– А-а, это по ошибке. Художник, которому я заказал вывеску, не расслышал меня по телефону. А когда работа была готова, я подумал-подумал и решил все оставить, как есть. Не один ли черт?

– А как ты хотел назвать его?

– "Веселый драгун". – Бармен снова пожал плечами. – Слушайте, люди все время ошибаются. Потому-то на каждый карандаш есть стирал... – он оборвал себя на полуслове, не договорив банальности.

– Ну ладно, пойдем, Боб, – сказал Мейер. – Большое спасибо, мистер, что уделили нам время.

– Не за что. Хотите попасть к ней?

– Единственное, что нам нужно, это чтобы он попал к нам, – ответил Мейер.

«Единственное, что мне нужно, – думал снайпер, – это попасть в него».

Как долго они там возятся! И на что им столько фотографий, в конце концов? Он посмотрел на часы. Они находились в фотоателье уже сорок минут.

Им что, не нужно домой? Ведь банкет вот-вот должен начаться. Господи, да что они там, совсем пропали, что ли? Дверь фотоателье открылась. Снайпер припал к окуляру и вновь совместил перекрестье прицела с серединой дверного проема. Он ждал. Один за другим свадебные гости высыпали на улицу. Где же, черт побери, Томми Джордано? Может?.. Нет, это не он. Ну вот показалась невеста... теперь...

В дверях появился Томми. Снайпер затаил дыхание. Раз, два... три! Он нажал на курок и тут же, передернув затвор, выстрелил еще раз. С улицы выстрелы прозвучали, как автомобильные выхлопы. Карелла, уже сидевший в машине, даже не услышал их. Обе пули расплющились о кирпичную стену значительно левей дверного косяка и, уже никому не страшные, отскочили рикошетом в сторону. Томми, так ничего и не подозревая, подбежал к первому лимузину и нырнул на сиденье рядом с невестой.

Машины тронулись с места. Снайпер выругался. Затем он уложил ружье в футляр.

В конце участка Тони Кареллы, почти на границе владений Кареллы и Бирнбаума, чуть левее платформы для фейерверка, рабочие из фирмы «Свадьбы и торжества» соорудили арку с помостом для оркестра. Украшенная белыми флажками и цветами, она являлась великолепной оправой для местного джаз-банда, нанятого Тони. Руководил им Сэл Мартино. Джаз-банд, или, как его предпочитал называть Сэл, «оркестр», состоял из: одного пианиста, одного ударника, четырех саксофонистов (двух теноров и двух альтов), двух трубачей (одного ведущего и одного второго трубача) и тромбониста.

Вообще-то без тромбониста оркестр спокойно бы обошелся. О да, разумеется, ритмическую группу можно было при желании дополнить контрабасистом, но к чему зарываться? Ансамблю, то есть оркестру, из восьми музыкантов двух труб было бы более чем достаточно: первая труба вела бы сквозную линию, а вторая исполняла бы эффектные соло и все визгливые и хриплые подголоски.

Поскольку джаз-банд, то есть оркестр, разумеется, имел к тому же полный набор саксофонистов, каждый из которых при необходимости мог бы играть еще и на кларнете, вводить в него еще один духовой инструмент не имело смысла.

Так что тромбон действительно был не нужен.

Но на тромбоне играл Сэл Мартино. Он играл еще и на валторне, но это уже для себя. Игру на валторне он ограничивал рамками своей спальни. Справедливости ради следует сказать, что он был неплохим валторнистом, так же как он не был и плохим тромбонистом. Просто ансамблю он был нужен не больше, чем может быть нужен любой диссонирующий интервал: какая-нибудь уменьшенная квинта или большая септима. Оркестр предпочитал ясные, мажорные аккорды. Альтерированный нонаккорд мог выбить их из седла на целую неделю.

Словом, девизом оркестра Сэла Мартино было «простота без излишеств», а это, конечно, не допускало тромбониста в группе духовых. Но и без дирижера обойтись было нельзя. Тем более что на сцене, дирижируя оркестром, Сэл Мартино выглядел, как настоящий профессионал. Ему еще не исполнилось тридцати. У него была пышная черная шевелюра, маленькие усики и голубые, очень выразительные глаза.

Широкоплечий, с тонкой талией, он дирижировал оркестром, покачиваясь на своих длинных ногах, так же непринужденно, как Пресли. Порой он дирижировал правой рукой, порой тромбоном, порой он просто улыбался публике и не дирижировал вовсе. Но как бы он ни дирижировал, оркестр играл всегда одинаково отвратительно. Ну, может быть, не отвратительно, но очень плохо. Хуже всего инструменты звучали, когда их настраивали, но, если на то пошло, все оркестры производят ужасное впечатление, когда инструменты начинают повторять ноту «ля», которую им задает пианист. В этот день в 4.45, когда джаз-банд Мартино настраивался и разыгрывался, он вообще звучал почти как Бостонский популярный симфонический оркестр минус бостонский и минус симфонический. Хейз, от природы любящий музыку, едва мог усидеть на месте, слушая эту какофонию.

К тому же его слегка беспокоило то, что ни Сэм Джоунз, ни Бен Дарси так еще и не объявились. Правда, отыскать хоть кого-нибудь на участке Кареллы с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Сразу же после церемонии к Кареллам нахлынула целая орава свадебных гостей, которые тискали, обнимали и целовали друг друга так, словно не виделись с последней свадьбы или похорон, как, впрочем, вероятнее всего, и было на самом деле.

Спальню на первом этаже и примыкавшую к ней ванную комнату отвели для женщин, такое же помещение наверху предоставили мужчинам. Когда наконец все друг с другом переобнимались и перецеловались, женщины засеменили в нижнюю спальню, чтобы привести себя в порядок и подкраситься, и, таким образом, два встречных человеческих потока заструились со двора в дом и обратно. У Хейза слегка начала кружиться голова. Во всем этом море незнакомых лиц он жаждал увидеть всего два, смутно знакомых, лица Дарси и Джоунза, но похоже было, что на данную минуту он их окончательно потерял.

– Что с тобой? – спросила его Кристин.

– Ничего, просто думаю, куда делись Дарси и Джоунз.

– А-а. Они, вероятно, где-нибудь здесь, неподалеку.

– Да, но где?