Он неторопливо вынул из кармана робы пачку «Мальборо», прикурил от поднесенной спички, закинул голову назад, выпустил в потолок струю дыма и посмотрел на Мосла поверх своего великолепного семитского носа.

— Разборки клеишь, Мосол? — негромко спросил он. — А кто разрешил? Ты меня спросил, дружок? Знаешь, что за это полагается?

— Не знаю и знать не хочу, — угрюмо ответил Мосол. — Блатными командуй, Арончик, а меня не трожь, а то как бы пожалеть не пришлось.

— Вот, — сказал Арон, оборачиваясь к своим людям, — видите? А ведь я говорил: где две головы, там телу каюк. Давно надо было с ними разобраться, а я все медлил, все ждал чего-то… Зря, видно, ждал. Чего от дураков дождешься, кроме глупостей? Старею я, наверное. Зато какой случай! А ну-ка, возьмите его!

Мосла взяли. Это произошло тихо и почти без борьбы. Люди Мосла даже не пытались сопротивляться, когда их пинками выбивали наружу через кирпичную арку. Через несколько секунд Мосол стоял посреди подвала в позе распятого, накрепко схваченный за руки с двух сторон. Лица блатных, которые его держали, оставались бесстрастными, словно у скверно изготовленных манекенов.

— Ну, — сказал Арон, оборачиваясь к Баландину, — а ты что скажешь, герой? Так и будешь в одиночку со всем светом воевать? Ну, говори, я жду.

Баландин пожал плечами. Молоток и заточка по-прежнему оставались у него в руках.

— А что говорить? — нехотя обронил он. — Я — человек конченый. А только как хочешь, Арон, но этого пидора я убью.

— А если его убью я? — с любопытством осведомился Арон.

— Тогда убей и меня, — словно со стороны слыша собственный голос, сказал Баландин. — Потому что за ивой должок, и мне по барабану, кому его отдать — ему или тебе.

Двое блатных шагнули вперед, как роботы, но Арон остановил их небрежным жестом руки с зажатой между пальцами сигаретой.

— Спокойно, — сказал он. — На первый раз прощаю, но имей в виду, что с ворами так не разговаривают. Слушай сюда, сявка. Будешь моим быком. Этот мудак, — он кивнул в сторону Мосла, — твой. Остальных — тех, которые тебя вместе с ним опускали, — не трогай, заметут. Кум тебя пасет. Будешь хорошо работать — дам мазу. Нет — подохнешь, как пес под забором. Все понял?

Баландин молчал целую минуту.

— Нет, — сказал он наконец, и блатные снова подались к нему. Арону пришлось повторить свой нетерпеливый жест, чтобы его псы с явной неохотой вернулись на место.

— Чего ты не понял? — спросил Арон.

— Что такое бык?

Кто-то фыркнул в кулак. Арон сокрушенно покачал носатой головой.

— Ну что за молодежь пошла? — с огорчением спросил он. — Серые все какие-то, тупые, как валенки… Куда смотрит школа? Наша советская школа, самая лучшая и прогрессивная школа в мире… Бык — это боец, понял? Я называю тебе имя, а ты делаешь так, чтобы это имя стало пустым звуком. За это ты живешь как король и ходишь в авторитете. Теперь понял? Выбирай: живой бык или мертвый пидор.

Баландин медленно кивнул.

— А чего тут выбирать? — сказал он. — Особенно если первое имя, которое ты назовешь, — Мосол.

— Вообще-то, быку мозги без надобности, — ответил Арон, — но когда они есть, это, бля буду, приятно. Просто для разнообразия. Ну чего ты еще ждешь?

Мосол вдруг забился в руках державших его людей, складываясь пополам, резко выгибаясь, выворачиваясь из захвата, мотая головой и нечленораздельно вопя. Его заломали, зажали ему рот, запрокинули назад голову, схватив за волосы, и разорвали на груди рубашку.

— Сюда, — сказал Арон, приложив длинный чистый палец к волосатой груди Мосла чуть правее и ниже левого соска. — Привыкай работать чисто.

Баландин шагнул вперед, поднимая заточку, и улыбнулся прямо в бешено выкаченные, до краев полные животного ужаса глаза Мосла.

Вечером, после отбоя, к нему подошел один из блатных. В руках у него были состряпанная из механической бритвы татуировочная машинка, комок ваты и флакон с черной тушью. Операция заняла каких-нибудь полчаса. В конце концов блатной протер вспухшее, ноющее плечо смоченным в одеколоне ватным тампоном, осмотрел результаты своей работы и удовлетворенно кивнул. Баландин вывернул плечо, наклонил голову и посмотрел вниз.

Оттуда, с покрасневшего участка воспаленной кожи, на него яростно и непримиримо глянула свирепо наклоненная голова готового к смертоносному рывку быка…

-..Еще вопросы есть? — спросил Баландин. В горле у него першило с непривычки — так много он не говорил уже много лет, а может быть, и никогда в жизни.

Чек немного помолчал. Он снова вынул из кармана сигареты, и хромой зек заметил, что руки у его напарника больше не дрожат.

— Вопросы есть, — невнятно сказал Чек, раскуривая сигарету. — Вопросов много, но я задам только один. Ты стихи писать не пробовал?

— Чего?!

— Стихи. Как это там… Однажды в студеную зимнюю пору лошадка примерзла пипиской к забору…

Очень художественно излагаешь, я прямо заслушался. Так как насчет стихов, бычара?

Теперь замолчал Баландин. Некоторое время он задумчиво двигал бровями, катал на скулах каменные желваки, сердито хмурился, а потом вдруг хмыкнул и с треском ударил Чека по спине искалеченной ладонью.

— Козел ты, сява, — сказал он. — Ох, и козел… Но человека из тебя сделать можно, отвечаю.

— Вот спасибо, дяденька, — поправляя на плече ремень сумки, ответил Чек.

Он не знал, в чем причина, но рассказ Баландина поселил в его душе покой. Теперь он окончательно уверился в том, что хромой волк не отступит и не станет отвлекаться на мелочи до тех пор, пока гнилое сердце Рогозина не остановится на середине удара.

Это было все, что хотел знать о своем напарнике Чек.

Проводив председателя присланной прокуратурой комиссии до дверей кабинета, Канаш вернулся за стол и с удовольствием закурил. Его лицо с сильно выдающимся вперед утиным носом сохраняло обычное непроницаемое выражение, но в душе Валентин Валерьянович был доволен впервые за много дней. Собственно, ничего неожиданного и радостного не произошло, но очередное бесславное отступление ищеек из прокуратуры было единственным светлым пятном на грязно-сером фоне одолевавших Канаша неприятностей.

Привычно контролируя выражение лица, Канаш думал о Рогозине. Рогозин в последнее время стал необычайно раздражительным, нервным и редко выходил из кабинета. Раньше он любил часто бывать на публике, мозоля глаза своей демократичной улыбкой стоимостью в полторы тысячи долларов, но теперь его положение резко изменилось. Канаш с трудом сдержал злорадную ухмылку: признанный мастер информационного каратэ пал жертвой собственного оружия. Десятки газет, сотни фотографов, телеоператоров, репортеров и ведущих информационных программ с жадностью смотрели ему в спину, ожидая малейшего неверного шага, чтобы наброситься, повалить и разодрать на части. Если бы не эти гиены, угрозы хромого зека были бы не страшны Рогозину: Баландин не мог предъявить ничего, кроме голословных утверждений, и при иных обстоятельствах достаточно было бы просто обратиться в милицию, чтобы беспалый волк навеки исчез с горизонта. В это время постучали в дверь.

Вошел начальник технического отдела — лысоватый, сутулый, одетый, как стареющий хиппи, но, несмотря на свой вызывающе неряшливый вид, очень компетентный специалист. В правой руке у него дымилась неизменная сигарета («Пегас», — понял Канаш, недовольно поведя носом), а в левой он держал два винчестера — те самые, которые Валентин Валерьянович собственноручно снял с компьютеров Чека после того, как стало ясно, что программист окончательно снюхался с Баландиным. Под мышкой у начальника технического отдела была зажата пластиковая папка, в которой белели листы какой-то распечатки.

— Ага, — сказал Канаш, — отлично. А я как раз собирался вам звонить.

С начальником технического отдела они были на «вы». Не то чтобы кто-то из них особенно на этом настаивал, но между ними существовала дистанция, поддерживать которую оба считали необходимым в силу самых разнообразных причин. Очкастый хиппи во многом был для Канаша загадкой, но работал он как швейцарские часы, а больше от него ничего и не требовалось. Валентин Валерьянович много раз убеждался в его стопроцентной надежности и преданности интересам конторы и всякий раз тихо удивлялся, получив очередное свидетельство этих качеств своего начальника технического отдела.