Он двинулся к выходу, уверенный, что минутная слабость вот-вот пройдет. В конце концов, он мог совершенно спокойно засосать и пол-литра и литр, оставаясь при этом если и не трезвым, то, по крайней мере, на ногах. Принятая им только что воробьиная доза была ему нипочем, и он только диву давался, словно со стороны наблюдая за тем, как подкашиваются под ним непослушные ноги и все ниже склоняется вдруг сделавшаяся непомерно тяжелой голова.

Он сделал еще два или три тяжелых неуверенных шага, а потом земное притяжение одержало над ним окончательную победу. Уже лежа на полу, он увидел, как распахнулась дверь. Потом перед самым его лицом возник пыльный заграничный ботинок на толстой рифленой подошве, по ранту испачканный чем-то, что по виду и запаху здорово смахивало на свежее собачье дерьмо. Митяя замутило, он закрыл глаза и погрузился в глубокий сон.

– Готов, – констатировал владелец испачканного ботинка и несильно пнул распластавшегося на полу Митяя в ребра. Это был высокий молодой человек с вислыми плечами, длинными, как у гориллы, передними конечностями и свирепой физиономией профессионального боксера или кабацкого вышибалы. От него за версту разило мощным репеллентом и потом, спина его модной рубашки потемнела от проступившей сквозь плотную материю влаги. – Что дальше, Виктор Палыч?

Его спутник неторопливо вошел в помещение и остановился над лежащим на полу телом, брезгливо морща короткий мясистый нос.

– Ужрался, – с непонятной интонацией проговорил он, разглядывая Митяя так, словно тот был раздавленной мокрицей. – Сколько волка ни корми, он все равно сожрет втрое и нагадит тебе же на стол… Что ж, по заслугам и награда. Как ты полагаешь, Андрей?

Вислоплечий Андрей промолчал, поскольку платили ему вовсе не за то, что он говорил и думал, а за конкретные действия. Вопрос шефа был не из тех, которые требуют ответа, и, хотя Андрей не знал слова “риторический”, он отлично понимал, что никаких реплик от него не ждут.

– Найди-ка бутылку, из которой этот мерзавец налакался, – приказал Виктор Павлович.

– А потом? – решил уточнить мордоворот.

– А потом – суп с котом, – резко ответил шеф. – Сам знаешь, не мальчик уже.

– Да уж, – пробормотал Андрей, уверенно опускаясь на корточки перед тумбой письменного стола, – это уж что да, то да. Давно уже не мальчик. Лет этак с двенадцати…

Он запустил руку в ворох старых бумаг и жестом фокусника извлек оттуда пустую бутылку. Виктор Павлович искоса наблюдал за его действиями, куря американскую сигарету и выпуская дым через ноздри двумя толстыми струями. Андрей двинул плечом, сбрасывая на пол висевшую на ремне матерчатую сумку. В сумке предательски звякнуло стекло. Он раздернул “молнию” и для начала вынул из сумки пару хлопчатобумажных перчаток. Натянув перчатки на руки, Андрей снова полез в сумку и достал оттуда две водочные бутылки. Одна из них была пуста, в другой оставалось еще на два пальца прозрачной влаги. Действуя уверенно и деловито, водитель джипа взял за запястье вяло обвисшую руку Митяя и по несколько раз приложил его ладонь к обеим бутылкам.

– Мудришь, – сквозь зубы заметил Виктор Павлович, косясь на часы.

– Береженого Бог бережет, – афористично ответил водитель, – а небереженого конвой стережет. Кто их знает, этих местных мусоров? Мало ли что им в голову стукнет…

– Ну не знаю, – недовольно проворчал Виктор Павлович, наблюдая за тем, как Андрей в художественном беспорядке расставляет на столе бутылки и разбрасывает вокруг свинченные с них алюминиевые колпачки. – По-моему, эти местные пинкертоны неспособны отличить собственную задницу от дырки в земле, а про дактилоскопию, может быть, услышат лет через пятьдесят, дай то неизвестно, поймут ли, о чем им толкуют…

– Так об этом же и речь, – с неожиданной горячностью возразил Андрей. – Дело-то намечается нешуточное, а какие тут сыскари, всем известно. Могут ведь из области кого-нибудь прислать, а то и из центра, а там менты дошлые, и про дактилоскопию они все до тонкостей знают. Так что для полноты картины эти пальчики очень даже пригодятся. – Он приподнял одну из бутылок двумя пальцами за горлышко и посмотрел на просвет. – Чудо что за пальчики! Прямо невооруженным глазом видны…

– Кончай, кончай, – раздраженно поторопил его Вюстор Павлович. – Ты, конечно, спец, но я прошу тебя: не увлекайся. Здесь все-таки тайга, а не Москва и не Питер.., и даже не Красноярск, черт бы его побрал. Не перемудри, Андрей. И поторопись, пожалуйста, время не ждет.

Андрей пожал вислыми плечами и огляделся, словно прикидывая, не забыл ли чего-нибудь. Кивнув, словно в ответ на какие-то свои мысли, он пинком перевернул вертящийся стул, который с грохотом обрушился на пол в шаге от Митяя.

– Ну вот, – не спеша сдирая с потных ладоней перчатки и разгибаясь, удовлетворенно сказал Андрей, – теперь полный ажур. Заступил он, значит, на дежурство, повалил литруху, окосел и.., того.

– Да, – медленно сказал Виктор Павлович. – Это точно. Это ты правильно сказал – того.

Тон у него был странный. Андрей повернул к нему тяжелое мясистое лицо, но Виктор Павлович не смотрел на него. На распростертое посреди комнаты бесчувственное тело Митяя он не смотрел тоже: его взгляд был прикован к обтянутой черной гофрированной резиной рукоятке рубильника.

За полчаса до обеденного перерыва по объекту пронесся слух, что Петлюра слинял. Поначалу этому никто не поверил, поскольку ситуация складывалась прямо-таки неслыханная: грозный усатый прораб никогда не покидал стройплощадку перед обеденным перерывом, поскольку отлично знал, с кем ему приходится работать. Дать малейшее послабление этому стаду люмпенов означало попросту потерять остаток рабочего дня, и неутомимый Палыч в течение всего обеденного перерыва слонялся от одной группы рабочих к другой, чутко поводя своим похожим на картофелину носом в надежде уловить малейший запашок алкоголя. Некоторые умники, уже успевшие вкусить казенного гостеприимства, поначалу пробовали экспериментировать с чаем, но провести Петлюру оказалось невозможно: с первого же дня он взял за правило дегустировать содержимое оловянных чайников и даже персональных кружек. Лица, уличенные в употреблении чифиря, незамедлительно передавались для дальнейшей воспитательной работы в мосластые лапы личного водителя Петлюры Андрея, прозванного в народе Квазимодой, – не Квазимодо, а именно Квазимодой, в полном соответствии с общим культурным уровнем граждан, придумавших эту кличку. Квазимода уводил проштрафившихся экспериментаторов в ближайшие кустики, откуда те вскоре возвращались, подбирая на ходу кровавые сопли и поочередно хватаясь за разные места. Несколько позже, слегка придя в себя и вновь обретя дар речи, эти несчастные с большим уважением отзывались о Квазимоде как о настоящем мастере своего дела. “Быка может завалить одним ударом, – говорили они, – но бьет с понятием – так, чтобы человек не помер и не покалечился, а только в разум вошел…"

Ни о каком разуме в классическом понимании этого слова здесь, конечно же, не могло быть и речи, но попытки обвести вокруг пальца Петлюру и его верного телохранителя довольно быстро прекратились, тем более что после работы и в выходные дни работяги могли делать все, что в голову взбредет. С развлечениями в этом глухом таежном углу было довольно туго, поэтому культурный досуг, как правило, сводился к повальной пьянке с последующим повальным мордобоем. Трое или четверо по ошибке затесавшихся в эту банду в поисках заработка нормальных трудяг абсолютно терялись на общем разудалом фоне, а одного из них и вовсе отправили на Большую Землю с проломленным черепом и свернутым на сторону носом. Правда, в бригаде монтажников, как палка в колесе, торчал загадочный и непонятный молчун Понтя Филат, но он не особенно лез в глаза, и при желании о нем можно было вовсе забыть.

Итак, за полчаса до начала обеденного перерыва по объекту пронесся слух, что Петлюра слинял, прихватив с собой своего верного спутника Квазимоду. Поначалу этому никто не поверил, но осторожная проверка показала, что слух соответствует действительности: