Петлюры и в самом деле нигде не было видно, а его джип, вечно торчавший, как бельмо на глазу, на краю стройплощадки, бесследно исчез, причем никто не заметил, когда и как это произошло.

Народ немедленно перешел к осторожным, но весьма активным действиям, не имевшим ничего общего с соблюдением правил техники безопасности. По кругу была пущена оранжевая строительная каска, в которую, бренча и шелестя, посыпались денежные знаки различного достоинства. Когда каска прошла полный круг, деньги были пересчитаны, и результат подсчета признали вполне удовлетворительным. Понтя Филат, этот козел, возомнивший себя невесть кем, как всегда, не дал ни копейки. Повернувшись к обществу широкой спиной, он возился на опоре, меняя стеклянные тарелки изоляторов. Изнывающее от приятного нетерпения общество наспех и довольно беззлобно покрыло Понтю Филата матом, обозвало его мудаком и отправило в поселок двоих гонцов на дежурном “ГАЗ-66”. “Шестьдесят шестой”, натужно завывая изношенным движком, скрылся из вида, а общество, имевшее все же некоторое понятие о трудовой дисциплине и о том, что деньги как-никак нужно зарабатывать, вернулось к имитации трудовой деятельности.

Гонцы вернулись к двенадцати, минута в минуту, и были встречены приветственными возгласами. Изголодавшееся общество помогло им выгрузить из кабины грузовика три ящика водки, и тут обнаружилось, что бравые фуражиры позаботились не только о выпивке, но и, так сказать, о закуске: помимо водки, в кабине обнаружилось давно не мытое создание лет шестнадцати или семнадцати – костлявое, дочерна загорелое, со спутанной гривой выгоревших на солнце грязных волос и с огромными, на пол-лица, испуганными серыми глазами. Грудь у этого чуда природы была почти совсем плоская, но линялый ситцевый сарафан, длина волос и некоторая плавность линий этой нескладной фигуры ясно указывали на то, что это явление относится к лучшей половине человечества.

– Во, блин, – не сдержавшись, сказал кто-то, когда добыча лихих фуражиров предстала перед взглядами общественности.

– Чего это? – робко обводя взглядом два с половиной десятка звероподобных небритых рож, спросила добыча. – Чего это, дяденьки? Говорили же, что только двое…

В ответ раздался дружный гогот и неразборчивые выкрики, содержавшие советы и заверения самого откровенного свойства. Девка попятилась к открытой дверце машины, безотчетно ища укрытия, но сидевший в кабине водитель толкнул ее в спину широкой ладонью, давая понять, что менять решение поздно.

– Такая вот петрушка, – оживленно объяснял кому-то один из фуражиров. – Я, говорит, плечевая путана. Не хотите ли, говорит, интимных услуг? А чего, говорим, хотим! Еще как хотим! Очень даже хотим! А ну, мужики, – заорал вдруг он, перекрывая гам, – становись в живую очередь! Чур, мы с Федюней первые! Это ж мы ее привезли!

– Слюни подбери, – сказал ему бригадир. Это был приземистый и широченный, как славянский шкаф, чернобородый мужик с огромными, будто совковые лопаты, костлявыми ладонями и ступнями сорок седьмого размера. Про него говорили, что он отсидел десятку за убийство жены, которую застукал с соседом, но убедиться в достоверности этого слуха не было никакой возможности – болтать бригадир не любил. – Начнем по старшинству, а там как хотите. Пошли, милая.

Он с неожиданным проворством ухватил привезенную предприимчивыми гонцами девчонку за предплечье, так, что та даже не успела увернуться.

– Не надо, дяденьки, – заныла она со слезой в голосе. – Да что ж вы делаете-то? Пожалели бы, а?..

– Не боись, девка, – утешил ее бригадир. – Кожа натуральная, не снашивается. Ты посмотри, какие тут у нас орлы – один другого лучше! Не обидим, не бойся. А если что не так, не обессудь – сама вызвалась, никто тебя силком не тащил…

Волоча слабо упиравшуюся “путану” за руку, он под завистливыми взглядами своих подчиненных двинулся к вагончику и вдруг остановился, потому что на дороге стоял Понтя Филат.

Этот тип, по общему мнению членов бригады, был полновесным придурком. Таких или примерно таких можно встретить в каждом коллективе. Бригадир Степан Петрович называл таких жертвами семьи и школы. Вечно их тянет бороться за справедливость, качать какие-то права и защищать слабых вместо того, чтобы выпить с коллективом и вместе со всеми посмеяться удачной шутке. В башке у них, как правило, не помещается ничего, кроме кодекса законов о труде и правил техники безопасности. Такому бы сидеть где-нибудь в конторе, сучек из бухгалтерии чаем с конфетами угощать, да видно, образования не хватило, вот он и торчит среди рабочего люда, как гвоздь в подметке…

– Посторонись-ка, – неприветливо буркнул бригадир и аккуратно отодвинул Понтю Филата с дороги. Вернее, попытался отодвинуть: Понтя Филат тоже был мужиком крепким, плечистым и, судя по квадратному подбородку, обладал довольно твердым характером. К этому бы характеру да еще хоть капельку ума… Бригадир вздохнул. – Ну, чего стал? – спросил он. – Отойди, говорю. Дойдет очередь и до тебя.

– Петрович, – не двигаясь с места, спокойно и даже, черт возьми, увещевательно сказал этот псих, – не бери грех на душу. Гони ты ее отсюда к чертовой матери. Ты что, не видишь, что она несовершеннолетняя?

Степан Петрович шевельнул косматыми бровями: оказывается, этот дебил знает еще и уголовный кодекс…

– Хрен ровесников не ищет, – стараясь говорить миролюбиво, отозвался бригадир, подавляя вспыхнувшее раздражение. – Я же не жениться на ней собираюсь. И вообще, – он сделал паузу, пытаясь припомнить имя этого придурка, – вообще, Юрок, отвали-ка с дороги. Время идет, не ровен час, Петлюра нагрянет… Не хочешь ты ее – не надо, кто ж тебя заставит, а в чужой монастырь со своим уставом не лезь, а то как бы беды не вышло, – Беда может выйти, это точно, – спокойно сказал Понтя Филат. Он стоял перед бригадиром в свободной и непринужденной позе, загораживая широкими плечами дверь вагончика. На площадке стало тихо. До присутствующих дошел наконец смысл происходящего:

Понтя Филат в открытую попер против всего коллектива и начал, дурак такой, прямо с бригадира… – Отпусти девчонку, Степан Петрович. В поселке навалом баб постарше. Причеши бороду, возьми бутылку и ступай женихаться. А то, что вы сейчас затеваете, – это почти убийство. А может быть, и не почти.

– Дай ему, Петрович! – выкрикнул кто-то. – Чего он, козел, мешается? Время же идет! Мочи нет терпеть!

Понтя Филат не обернулся на выкрик. Он спокойно смотрел на бригадира с высоты своего немаленького роста, а бригадир, в свою очередь, сверлил его недобрым взглядом своих глубоко посаженных глаз. Степан Петрович думал о том, что парень оказался не робкого десятка, но только дурак он, что делать, и храбрость у него дурацкая. Не стукач, и то ладно… Другой бы на его месте отсиделся в сторонке, а потом накапал бы Петлюре: так, мол, и так, нарушение трудовой дисциплины плюс групповое изнасилование несовершеннолетней… А может, и в самом деле, ну ее к черту, эту козу? Когда разложишь все по полочкам, получается, что этот интеллигент в маминой кофте во многом прав. Только вот бригада… И черт же его дернул лезть со своими замечаниями при всех! Согласиться с ним, уступить – значит навеки подорвать свой авторитет и до конца сезона сделаться мишенью для насмешек. Да черт с ними, с насмешками! Ведь разорвут же, в землю затопчут, и все из-за этой соплячки! Подумаешь, принцесса… Сама вызвалась, а теперь на попятную…

– Отойди, парень, – сказал бригадир, делая тяжелый шаг вперед, – в последний раз добром прошу.

Понтя Филат молча покачал головой.

– Извини, Степан Петрович, – сказал он, – не будет этого.

Бригадир пожал каменными плечами.

– Ну, как знаешь, – сказал он. – Стой там, коли охота есть. А я не стеснительный, я и при всех могу – прямо тут, на травке.

Он рывком развернул девчонку, которая испуганно переводила взгляд с него на Понтю Филата и обратно, лицом к себе, ухватился свободной рукой за ворот ее платья и потянул вниз. Ветхий ситец разъехался с негромким треском, обнажив неразвитую грудь. Бригада приветствовала это зрелище восторженными воплями и улюлюканьем.