― Если вы так хотите быть блондинкой, ― сказал я, ― почему бы вам не покраситься?

― Это ничего не даст. Он даже не заметит.

― Вы влюблены в Чарли.

― Ну, конечно же. ― Как будто всякая нормальная девушка должна обязательно влюбиться в Чарли. Я ждал, что она продолжит, и она действительно продолжила: ― С первого взгляда. Вернувшись после войны в Гарвард, он провел у нас в Провиденс уик-энд. И я в него влюбилась, а он в меня нет. Я была тогда совсем девчонкой. Но он много со мной возился. ― Она доверительно понизила голос. ― Читал мне Эмили Дикинсон. Говорил, что хочет стать поэтом. А я вообразила, что Эмили ― это я, и в колледже все ждала, что вот Чарльз приедет и женится на мне. Конечно, он и не подумал. Я видела его несколько раз. Однажды мы с ним позавтракали в Бостоне. Он был со мной страшно мил, и только. Потом он уехал домой, и я больше о нем не слышала. Прошлой весной, окончив колледж, я решила поехать на Запад и повидаться с ним. Как раз в это время миссис Синглтон искала компаньонку, и отец предложил ей меня. Я надеялась, что, находясь с Чарльзом в одном доме, сумею влюбить его в себя. Миссис Синглтон ничего против не имела. Раз уж Чарльза все равно нужно женить, она предпочла бы невестку, с которой легко управляться.

Я заглянул ей в лицо и понял, что она абсолютно искренна.

― Вы странная девушка, Сильвия. Неужели вы обсуждали это с миссис Синглтон?

― Мне не пришлось. Она оставляла нас вдвоем при всяком удобном случае. Так что нетрудно было догадаться. Отец считает, что главное достоинство женщины ― умение видеть то, что творится у нее под носом. А если она говорит правду о том, что видит, ― это уже верх совершенства.

― Беру свои слова назад. Вы не странная. Вы исключительная девушка.

― Думаю, что да. Но Чарльз так не думал. Он даже почти не бывал дома, так что мне не представлялось ни малейшей возможности соблазнить его своей близостью. Большую часть времени он проводил в своем домике в горах или в разъездах по штату. Я еще не знала про женщину, но, мне кажется, она давала ему то, чего он отчаянно хотел. Он хотел независимости от матери и ее денег, хотел жить собственной жизнью. Видите ли, миссис Синглтон всегда распоряжалась всеми деньгами, даже до смерти супруга. Он был типичным мужем богатой женщины в старом понимании: яхтсменом, игроком в поло, мальчиком на побегушках у собственной жены. Чарльз имел другие представления. Он считал, что отец и весь его класс оторваны от реальности. Что они должны спасать свои души, спустившись на дно и начав жизнь с нуля.

― А он сам?

― Спасал ли свою душу? Пытался. Это оказалось тяжелее, чем он думал. Например, нынешним летом он работал сборщиком помидоров в долине. Мать предлагала ему должность управляющего на ранчо, но Чарльз отказался. Конечно, долго он не выдержал, подрался с распорядителем и потерял место, если это можно назвать местом. Миссис Синглтон чуть не умерла, когда он явился домой с синим раздутым лицом. Я тоже чуть не умерла. Но Чарльз был даже доволен.

― Когда это случилось?

― В июле. Через несколько недель после моего приезда. В середине июля.

― Где произошла драка?

― На ранчо около Бейкерсфилда. Я точно не знаю.

― И он оставался здесь до первого сентября?

― Более или менее. Он часто отлучался на два-три дня.

― Может, он и сейчас в отлучке?

― Вполне возможно. Но я думаю, что на этот раз он не вернется. Никогда. Во всяком случае, по собственному желанию.

― Вы не считаете, что он мертв?

Вопрос прозвучал жестоко, но Сильвия выдержала удар. Под уязвимой оболочкой скрывалось крепкое ядро.

― Я бы об этом знала. Мне кажется, он жив. По-моему, он просто навсегда порвал с матерью и с прадедушкиными деньгами.

― А вы уверены, что хотите его возвращения?

Она ответила не сразу.

― Я по крайней мере должна удостовериться, что он в безопасности и живет жизнью, которая его не разрушит. Для человека, который во время войны сбивал вражеские самолеты, он такой ребенок, такой мечтатель. Неподходящая женщина может его сломать. ― Она судорожно вздохнула. ― Надеюсь, я говорю не слишком высокопарно?

― Вы говорите очень славно. Но, может, вы немножко фантазируете? ― Я понял, что девушка не слушает, и замолчал.

Она мучительно пыталась ухватить и выразить словами ускользающую мысль:

― Он так корил себя за то, что пользуется деньгами, которые не заработал, и вдвойне корил себя за то, что разочаровывает мать. Чарльз хотел страдать. Он смотрел на свою жизнь как на искупление. Поэтому он мог выбрать женщину, которая заставит его страдать.

Ее лицо в лунном свете было прозрачным, как у мадонны. Угловатые тени скрадывали пухлость ее губ и подбородка.

― Значит, вы знаете, что это за женщина.

― Не совсем. У меня информация из третьих рук. Бармен описал ее детективу, детектив миссис Синглтон, а она уже мне.

― Поехали туда со мной, ― предложил я. ― Я угощу вас вином. Полагаю, вам уже можно.

― Нет-нет. Я никогда не бывала в баре.

― Вам же двадцать один год.

― Не в этом дело. Мне уже надо идти. Я всегда читаю ей на ночь. Всего доброго.

Я нагнулся, чтобы открыть девушке дверь, и увидел, что по ее лицу, как струйки весеннего дождя, текут слезы.

Когда я вошел в отель, два служителя-филиппинца в бордовых униформах окинули меня любопытными взглядами и тут же потеряли ко мне всякий интерес. В мавританской арке напротив входа, за регистрационной стойкой, торчал, как припарадившийся святой в нише, помощник администратора. Правее и выше арки красными неоновыми буквами было написано: «Бар-ресторан». Я миновал вестибюль с неизменными пальмами в кадках и попал в итальянский дворик, засаженный банановыми деревьями. Под их сенью слонялись парочки. Я быстро прошел в бар.

Это была большая комната в форме буквы «Г», увешанная афишами корриды, сизая от дыма, оглушающая обезьяньим гвалтом. Белые женские плечи, черные, голубые и клетчатые смокинги колыхались над тремя рядами столиков вдоль длинной стойки. У мужчин были неестественно здоровые, самоуверенные лица спортсменов, которым никогда не приходилось ничего добиваться. Разве что своих женщин, тела которых казались более осмысленными, чем головы. Где-то за стенами оркестр заиграл самбу. Плечи и смокинги потянулись из бара.

За стойкой суетились два бармена ― шустрый молодой латиноамериканец и лысоватый человек, контролировавший каждый шаг напарника. Когда народ немного схлынул, я спросил лысоватого, работает ли он здесь постоянно. Он обратил на меня непроницаемый взгляд профессионала.

― Естественно. Что пьете?

― Хлебную. Я хочу задать вам один вопрос.

― Валяйте, если он у вас есть. ― Его руки механически двигались, выполняя мой заказ.

Я заплатил.

― Касательно Чарльза Синглтона-младшего. Вы видели его в ночь исчезновения?

― Да нет же. ― Он выкатил белки, изображая отчаяние. ― Я говорил это шерифу. Я говорил это репортерам. Я говорил это частным сыщикам. ― Его глаза опять смотрели на меня, серые и непроницаемые. ― Вы репортер?

Я показал свое удостоверение.

― Еще один частный сыщик, ― невозмутимо констатировал он. ― Почему вы не пойдете и не скажете старой леди, что она напрасно тратит время и деньги? Младший смылся с блондиночкой, каких не часто встретишь. Так зачем ему возвращаться?

― А зачем ему смываться?

― Вы ее не видели. Дама при достоинствах. ― Он выразительно обрисовал их руками. ― Младший и эта бестия сейчас где-нибудь в Мехико или Гаване, кутят напропалую, попомните мои слова. Зачем ему возвращаться?

― Вы хорошо ее рассмотрели?

― Естественно. Она тут дожидалась младшего, и я ее обслуживал. К тому же они и раньше пару раз сюда заглядывали.

― Что она пила?

― «Том Коллинз».

― Во что была одета?

― В черный костюм. Неброский. Стильный. Конечно, не высший класс, но близко к тому. Шикарная натуральная блондинка. Просто сплю и вижу. ― Он закрыл глаза. ― Может, и правда, сплю.