Примерно через час, устроив себе перерыв, она пошла взглянуть на Кавинанта. Набухшие кровоподтеки придавали его лицу деформированный вид. Сон казался слишком возбужденным, но она не замечала никаких признаков перехода в кому. Он спал с открытым ртом, словно застыл в безмолвном крике. Однажды по его щекам покатились крупные слезы, и у нее защемило сердце от боли за этого несчастного и беспомощного человека.

Около трех часов дня он вышел из спальни и, шатаясь, побрел на кухню. К тому времени Линден заканчивала мыть пол. Увидев ее, он остановился и мрачно нахмурился. Она ожидала гневной тирады, но в его голосе не было ничего, кроме отчаяния.

- Вы мне ничем уже не поможете. Уезжайте домой. Линден поднялась с колен и повернулась к нему:

- И все же давайте попробуем.

- Уезжайте, доктор Эвери. Я справлюсь сам. Проглотив раздражение, Линден намеренно смягчила тон:

- Посмотрите на себя. У вас ноги дрожат от слабости. Эти люди пришли сюда и забрали Джоан. Вам не удалось защитить свою бывшую жену, так почему вы убеждены, что сможете вернуть ее?

Его глаза расширились. Линден попала точно в цель. Но Кавинант не дрогнул. Он казался сверхъестественно спокойным или, вернее, обреченным на смерть.

- Джоан им не нужна. Они используют ее только для того, чтобы добраться до меня.

- Добраться до вас? "Неужели он еще и параноик?"

- Вы хотите сказать, что они собираются заманить вас в какую-то западню? Но к чему им тогда Джоан?

- Этого я еще не знаю.

- Почему вы думаете, что они охотятся за вами? Если бы им требовалась ваша жизнь, бандиты забрали бы вас, а не Джоан. Не забывайте, вы находились в их полной власти.

- Да поймите же - это сделано умышленно! Тембр его голоса напоминал натянутый провод в потоках сильного ветра. Однако провод давно бы лопнул от такого напряжения. А Кавинант держался.

- Он не может воздействовать на меня непосредственно. Я сам должен пойти навстречу его силе. И Джоан... - Накипь темноты заволокла его глаза. - Овладев ее разумом, он шантажирует меня. Он делает все, чтобы я отрекся от собственной жизни.

Линден затаила дыхание.

- Вы все время говорите о каком-то человеке. Кто же этот "он"?

Кавинант нахмурил брови, и его лицо стало выглядеть еще более бесформенным.

- Давайте оставим эту тему. - Он словно пытался предостеречь ее от беды. Вы не верите в одержимость. И я вряд ли заставлю вас поверить в того, кто овладел Джоан.

Линден приняла его предупреждение, но не так, как он предполагал. Ее ум озарила неожиданная догадка, лишь частично основанная на проверенных фактах. Однако теперь она могла выяснить всю правду. Кавинант сказал ей вчера: "Если вы хотите свернуть себе шею, поступайте как знаете, но на мою помощь можете не рассчитывать".

"Вот и хорошо, - ответила она ему мысленно. - Если это надо сделать, я сделаю".

- Да, слова об одержимости меня не убедят, - сказала Линден, маскируя ход своих мыслей. - Лучше объясните мне: кто тот старик? Вы же его знаете.

Кавинант отвернулся, словно не хотел отвечать. Но потом, видимо, смягчился.

- Я называю его предвестником. Тем, кто предупреждает. Когда он появляется, у человека остается только два пути отказаться от понятных вещей знакомого мира или вновь уцепиться за прежнюю жизнь.

Голос Кавинанта принял особые обертоны, как будто он хотел сказать нечто большее, чем мог описать словами.

- Проблема в том, что он обычно не тратит время на разговоры с людьми, которые боятся риска. И, возможно, вы никогда не узнаете, какой шанс давался вам в руки.

Линден внутренне содрогнулась, испугавшись, что он спросит ее о дальнейших планах. Однако внешне она сохраняла полное спокойствие.

- Почему бы вам не рассказать мне обо всем?

- Я не могу.

Его решительность иссякла, уступая место отрешенной покорности.

- Мой рассказ требует доверия - что-то вроде подписи на незаполненном чеке. Для такого доверия необходима безрассудная храбрость, как если бы вы не знали, в какую сумму обойдется вам этот чек. Вы либо подписываете его, либо нет. Что скажете, доктор Эвери?

- Я не подписываю незаполненных чеков, - ответила Линден, пожимая плечами. - Вот комнату помыть - это другое дело. Простите, Кавинант, но мне пора уезжать.

Встретив его пристальный взгляд, она торопливо отвернулась.

- Доктор Биренфорд хотел, чтобы вы поели". Вы сами это сделаете или мне позвать его сюда? Он не ответил на ее вопрос.

- Прощайте, доктор Эвери.

- О нет! - тоскливо воскликнула она во внезапном порыве одиночества. Наверное, я должна остаться здесь до вечера... Не обижайтесь на меня, Кавинант. И если хотите, зовите меня просто Линден.

- Хорошо, Линден, - тихо ответил он. - Поезжайте. Я справлюсь с этим горем.

- Не сомневаюсь, - прошептала она, обращаясь главным образом к себе.

Линден вышла в густую жару. В ее голове вертелась мысль:

"Это мне сейчас необходима помощь". По пути домой она нарочно осмотрела городскую площадь, но так и не увидела той женщины с детьми и плакатами о покаянии.

Через несколько часов, когда закат, вырождаясь в сумерки, разрисовал городские улицы оранжевыми и розовыми полосами, она вновь собралась в дорогу. После короткого сна Линден приняла душ, надела клетчатую фланелевую рубашку, узкие джинсы и крепкие туристические ботинки. Дожидаясь темноты, она не спеша проехала весь путь от города до грунтовой дороги, а за полмили до Небесной фермы выключила фары.

Свернув с шоссе, Линден направилась к одному из пустых коттеджей. Она припарковала машину в небольшом дворике, закрыла ее на всякий случай, чтобы предохранить медицинскую сумку и кошелек, а затем пошла по полю к дому Кавинанта.

Она надеялась, что появилась здесь не слишком поздно.

Люди, похитившие Джоан, могли вернуться к Кавинанту и днем. Прокравшись к деревьям, Линден быстро и тихо перебежала к стене дома, подползла поближе к двери и заглянула в окно гостиной.

В комнате горел свет. Томас Кавинант сидел на софе, печально склонив голову и засунув руки в карманы. Наверное, он тоже ждал прихода гостей.

Его синяки потемнели, желваки на щеках собрались в тугие комки. Судя по всему, он отчаянно боролся с тревогой и нетерпением. Через несколько минут напряжение заставило его вскочить на ноги. Он начал бродить кругами вокруг софы, и в его движениях чувствовалась жесткая воля, презревшая смерть и бренность сердца.