Линден выдержала его взгляд и, оценив искренность Биренфорда, окончательно убедилась в том, что он считал Кавинанта своим другом. Кивнув, она спокойно произнесла:

- Рассказывайте, доктор.

Постепенно улыбка снова вернулась на его лицо, и в голосе появились нотки иронии:

- Может быть, вы все же присядете?

Покорно вздохнув, она прошла по веранде и села в одно из кресел. Он тут же выключил свет, и темнота набросилась на них, прыгнув сквозь стекла.

- Так я буду чувствовать себя свободнее, - проворчал Биренфорд.

Прежде чем ее глаза успели привыкнуть к мраку, рядом скрипнуло плетеное кресло. Доктор сел. Какое-то время Линден слышала только его тихое сопение и нежное стрекотание сверчков. Затем он внезапно заговорил:

- Мне не хотелось бы рассказывать вам о некоторых вещах. Кроме того, о многом я вообще не имею права упоминать.., и, наверное, не буду. Но вы ввязались в это дело по моей просьбе, и теперь я должен дать вам несколько ответов.

Он говорил тихо и мягко, как голос ночи; и Линден слушала его, находясь в каком-то странном подвешенном состоянии. Сконцентрировав внимание на словах, словно анализируя симптомы болезни, она представила себе облик Кавинанта изможденного эмоционального человека, который сказал ей с таким изумлением и болью: "Но почему вы? Вы, а не я?"

- Одиннадцать лет назад Томас Кавинант написал роман, ставший вскоре бестселлером. Примерно в то же время Джоан, его супруга, родила прекрасного малыша, которого они назвали Роджером. Теперь Кавинант ненавидит свой первый роман и считает его пустышкой, но жену и сына любит по-прежнему - вернее, думает, что любит. Лично я сомневаюсь, что это так. Он очень верный человек, и порою его любовь кажется мне лишь преданностью старым и добрым дням их совместной жизни.

Одиннадцать лет назад инфекция лишила его двух пальцев на правой руке. Выявив проказу, врачи направили Кавинанта в луизианский лепрозорий. Джоан подала на развод, объясняя это желанием оградить ребенка от больного. Кавинант счел ее решение благоразумным - вполне естественной заботой матери о ребенке. Но мне кажется, он просто оправдывал свою бывшую жену. На самом деле она ужасно перепугалась. Я представляю, какой страх внушала ей проказа и то, что болезнь Хансена могла сделать с Томасом, а возможно, с ней и Роджером. Одним словом, Джоан сбежала с поля боя.

Судя по тону Биренфорда, он неодобрительно пожал плечами.

- Все это только мои предположения. Однако факт остается фактом: Джоан развелась с ним, и он не оспаривал ее решение. Через несколько месяцев его болезнь приостановили. Он вернулся на ферму. Один. То было трудное время для Кавинанта. Все соседи съехали из коттеджей. Некоторые люди в нашем славном городе пытались силой заставить его убраться подальше. Он дважды попадал в госпиталь, причем второй раз полумертвым...

Линден показалось, что доктор содрогнулся при этом воспоминании.

- Потом его болезнь активизировалась, и мы снова отправили Томаса в лепрозорий. Вернувшись домой, он сильно изменился. Ему удалось восстановить свой здравый рассудок. За десять лет мы не наблюдали у него ни одного срыва. Да, Кавинант немного мрачен. Но он уверен в себе, уступчив и, на мой взгляд, обладает огромным состраданием. Каждый год Томас оплачивает лечение нескольких наших бедных пациентов.

Старик вздохнул.

- Как странно получается. Те самые люди, которые пытались обратить меня в свою веру, считают, что он тоже нуждается в спасении. Кавинант прокаженный. Он не ходит в церковь, но зарабатывает своими романами неплохие деньги. Некоторые наши евангелисты уверены, что это оскорбление для Всемогущего.

Линден молча слушала. Профессиональная часть ее ума поглощала факты и отбрасывала в сторону субъективные отступления Биренфорда. Она вспоминала изможденное лицо Кавинанта, и постепенно оно начинало вырисовываться перед ней в темноте. В его морщинах Линден видела печать желчности и одиночества. В его строгости и выдержке она узнавала товарища по несчастью. О, как ей была знакома эта горечь потерь - эта невыносимая боль одиночества.

Рассказ доктора наполнил ее вопросами. Ей хотелось узнать, где Кавинант научился такой выдержке. Что изменило его? Какой ответ на вызов жизни оказался достаточно мощным, чтобы защитить его от безумия и чувства обреченности? И почему он вдруг лишился недавно этой силы?

- За последние десять лет Томас написал семь романов, - продолжал Биренфорд. - Он говорил мне еще о трех или четырех набросках, но я ничего о них не знаю. Впрочем, дело не в этом. Романы Кавинанта стали иными. Любой несведущий человек просто не поверил бы, что первый бестселлер Томаса и семь остальных романов написаны одним и тем же автором. Я согласен с его мнением о первой книге. Это дешевка. Обычная мелодрама, пропитанная потоком жалостных слез о собственных неудачах. Но другие...

Если вам представится такая возможность, прочитайте "Я ПРОДАЛ БЫ ДУШУ, ЧТОБЫ ИСКУПИТЬ СВОЮ ВИНУ". В этой книге автор преклоняется перед невинной чистотой, но считает ее абсолютно бесплодной. Вина - это сила. Все люди, которым хоть что-то удалось, в том или ином отношении были грешниками. Уже само использование силы есть грех, но только виновные могут действовать по-настоящему эффективно - это касается и добрых дел. Лишь грешные и проклятые могут надеяться на спасение.

Последняя фраза не понравилась Линден. В принципе она признавала связь между виной и эффективностью. Оказавшись свидетельницей самоубийства, она поклялась себе стать врачом, чтобы спасать от смерти других людей. И Линден знала, что к знанию и силе ее толкало желание искупить свою вину. Но, вспоминая жизнь, она не могла найти никакого подтверждения тому, что спасение ожидало только грешных и проклятых. А может быть, Кавинант просто дурачил доверчивого доктора? Возможно, он давно сошел с ума, но скрывал этот факт под маской стабильности и сострадания. Или он знал нечто такое, чего не понимала она.

Нечто такое, в чем она отчаянно нуждалась.

При этой мысли ее пронзил острый страх. Линден осознала наступление ночи, стрекотание сверчков и планки кресла, которые впились в спину. Ей ужасно не хотелось встречаться с Кавинантом. Зло толпилось в темноте и заглядывало в окна. Но она решила выяснить то, что интересовало ее больше всего остального. Когда Биренфорд замолчал, она выдержала долгую паузу, а затем тихо повторила свой первоначальный вопрос: