- Вот она, спецточка! - скривив губы, нехорошо произнес командир.

- Пушка? - я кивнул в сторону ствола.

- Особая дальнобойная на стационарном прицеле.

- А почему на стационарном?

- Цель давно уже известна, поэтому и прицел закреплен намертво. Раз в неделю будешь стрелять.

- Куда? - поинтересовался я.

- Это не твое дело. Ты должен знать из чего стрелять. В данном случае из этой пушки. Вопросы есть?

- Так точно!

- Спрашивай!

- Эта цель на нашей стороне границы или на той?

- На той. Все. Тебе и этого знать не положено!

За одним из разметочных валунов виднелся вход в землянку; маленький сырой подвальчик. В углу стояла разборная деревянная кровать с выжженной на спинке датой "1914" и табуретка. Рядом - выемка - холодильник для хранения продуктов.

- Там, под песком, месячный запас консервов. По банке на день. Под пушкой - бак с оружейным маслом. Каждое утро будешь ее смазывать. Раз в неделю к тебе будет приходить с другой заставы один сержант. Звать его то ли Войденко, то ли Бойтенко. Дерьмовый человек, но ты терпи! Не вытерпишь - можешь проучить, только смотри, чтоб без синяков! Понятно?

- Так точно!

- Ну, живи солдат! Счастливо! - капитан развернулся и не спеша направился в лес.

Сгущались сумерки. Я разложил кровать и улегся на нее, не снимая сапоги. Прикрыл глаза. Вспомнился белый офицер, так хотевший узнать день своей гибели. По моим подсчетам его должны были убить позавчера. Грустно, когда русский убивает русского.

Спать не хотелось. Я открыл глаза и рот. Дышать носом уже не мог, сырость вызвала обострение гайморита. Вышел из землянки, сморкнулся на землю и утер нос рукавом гимнастерки. Решил осмотреть пушку.

Пушка меня не удивила. Не так много я их в своей жизни видел, чтобы уметь различать простую от особой дальнобойной.

Побродив с полчаса, я вернулся в землянку и заснул, накрывшись шинелью.

Следующим утром я проснулся на земляном полу. Рядом хохотал белобрысый сержант с удлиненным лошадиным лицом. Вероятно, это и был "то ли Бойтенко, то ли Войденко".

- Встать! - заорал он, прекратив смеяться.

Мне вдруг стало весело; ему на вид было лет шестнадцать, и голос писклявый - так кричат дети, когда у них отбирают любимую игрушку.

- Встать, быдло! - снова заорал он.

Я поднялся, подтянул ремень.

- Шагом... 'арш! - взвизгнул сержант.

Я дошел до стены и остановился.

- Я не приказывал останавливаться!

Я зашагал на месте.

- Упор лежа принять!

Солдатское дело нехитрое: приказали - выполняй.

Поизмывался он надо мной с часик, потом приказал ствол драить. Ствол уже блестел, когда сержант вылез из землянки с моим вещмешком в руках.

- Заряжай! - скомандовал он.

Я зарядил.

- Огонь!

Грохнуло так, что вокруг поляны затрещали падающие ветки. Сразу стало как-то не по себе. Черт его знает, где этот снаряд разорвется и кого убьет.

- Бегом марш! - снова скомандовал сержант.

Я застучал каблуками на одном месте.

- Отставить! Я из тебя сделаю солдата, быдло! - пообещал белобрысый.

- Это так же трудно, как из тебя сделать человека, - подумал я.

После ухода сержанта я обнаружил, что половина моего месячного запаса консервов бесследно пропала вместе с вещмешком. Печально, но что поделаешь.

Спать лег рано. Почти сразу после ухода вора в сержантских погонах. Ждал сна, но ничего не приснилось. Утром поднялся с заложенными ушами: словно в самолете приземлился. Пришлось глотать слюну до тех пор, пока не смог слышать собственный голос.

Наступила неделя безсержантского отдыха. Пушку я смазывал регулярно. По утрам бегал по полянке. Выходил в лес за грибами, но ни одного не нашел. Все-таки декабрь - не грибной месяц. Дни летели как капли дождя: шмяк об землю и нет. И вспомнить трудно, что я за тот или за этот день сделал. Все в бездну, все в пропасть. Каждый шаг, каждый жест забывался мгновенно.

Прошла неделя и снова явился сержант. После усиленной физической подготовки, включая и отжимание в единственной на поляне луже, я понял, что он лишний на этой суровой земле.

Снова грохнул из пушки по той стороне границы.

Сержант, прихватив еще несколько банок консервов, приказал, чтоб к его следующему приходу поляна была расширена, а разметочные валуны были передвинуты на двадцать метров от центра каждый. Хорошенькое дельце! Самый маленький из них весил несколько тонн!

- Что ж, - решил я, - следующий твой приход - последний.

Целую неделю я перебирал мелкие валунчики, пока не нашел один серенький с удобными выемками для пальцев.

Сержант прибыл ровно в семь утра. Столкнул меня ногой с кровати и приказал встать.

Около часа я бегал на месте, высоко поднимая колени. Потом вышли на поляну.

- Почему не выполнен приказ? - сержант побагровел от злости, глянув на валуны.

- Не смог.

- В армии не существует "не смог"! Упор лежа принять!

Я нагнулся, схватил подготовленный камешек и с размаху всадил им по лошадиному лицу, целясь в висок.

Показалось, что лицо проломилось, как оконное стекло, в которое попал камень. Сержант опрокинулся на спину. Нос его был расплющен. Вообще валунчик сровнял все черты его лица. Остались лишь общие очертания лошадиного черепа.

- Видно, долго ты этого ждал, - подумалось мне.

- Я оттащил труп метров на триста в лес, раздел его. Сапоги не взял, а одежду прихватил и вернулся на спецточку.

Х/б решил приспособить под ветошь для чистки оружия.

Через день трупа на месте уже не было. Даже обглоданные кости не белели. Пропали и сапоги. Может, зверь потрудился, а может, и нет. Но хотелось думать, что зверь. Так спокойнее.

Несколько дней я ждал, когда наступит раскаяние; но так и не дождался. Более того, я почувствовал себя настолько правым, что смог бы, наверное, убивать этого сержанта по три раза в день: вместо завтрака, обеда и ужина. Но по идее за ним должны были прийти, его должны были разыскивать, и этого я действительно боялся.

Пушка была смазана, ствол - начищен. Спецточку я содержал в образцовом порядке. Наступил день стрельбы, но никто не пришел. Я долго бродил по поляне, раздумывая: стрелять или нет. И решил не стрелять. Призовут к ответу - скажу, что сержант приказал без него огонь не открывать. Пусть его разыщут и спросят.