— Уж больно обидно за корейцев, — промолвила женщина.

Она еще что-то говорила, но Ир не слышал, мысли его были заняты другим. Взглянув на него, Юсэк сразу понял, что с Эсуги плохо. Он никогда не видел учителя таким обеспокоенным, как сейчас, и это его пугало.

— Что с ней, сенсами? — спросил он встревожен-но.

— Ей очень плохо, — сказал Ир. — А куда Соним ушел? — Не дожидаясь ответа, он вышел из фанзы.

Дождя не было, но тучи еще тянулись с севера на юг. Заглянув в чулан и обойдя двор, Ир оказался на улице. Вдали синели омытые дождями сопки. К прилипшим к холму однообразным фанзам слетались стаи ворон, вероятно, отыскивали на пашнях выбитых ливнем червей. А за фанзами и огородами, где-то в конце этих изрезанных оврагами холмов, была юго-восточная граница России. Она находилась рядом, и тем труднее ему было оставаться здесь, в этой фанзе, куда могли в любую минуту нагрянуть японцы или китайские карательные отряды. Он понимал, что сулила ему и его друзьям встреча с ними, и в то же время не мог уйти отсюда, оставив больную Эсуги на попечение чужим людям.

Недобрые мысли лезли Иру в голову, наполняя его тревогой за жизнь человека, судьба которого полностью была доверена ему. Но даже сейчас он не жалел о том, что решился взять ее с собой.

Вернувшись в фанзу, Ир прошел в комнату к Эсуги. Юсэк стоял у ее изголовья, не смея вымолвить слово. Он только прислушивался к ее тихим стонам. Ир взял ее руку — она была горячая.

— Что с тобой, девочка? — спросил он, наклоняясь к ней.

Эсуги беззвучно шевельнула губами, и Юсэк догадался, что она просит воды; выбежав из комнаты, он схватил с папсана пиалу с чаем и, вернувшись, поднес к ее губам. Она сделала глоток и, увидев перед собой Юсэка, благодарно кивнула головой.

— Выпей еще, — сказал Юсэк, приподнимая ее голову.

Она сделала глоток, потянулась рукой к его руке и, коснувшись пальцами ладони, едва слышно спросила:

— Где мы? Мы уже в России, да?

— Россия совсем близко, — ответил Юсэк, радуясь, что она заговорила. — Совсем рядом. Ты только поправляйся скорей.

— Значит — я видела сон, — чуть слышно промолвила Эсуги. — Клин-журавлей. Они летели почему-то на север. И среди них — ты и я. А внизу родная деревня, наша долина. Моя омони и твой отец махали нам рукой. А мы им — крыльями. И вдруг под нами забурлило море. Я устала, мои крылья ослабли, я опустилась на воду. Волны, похожие на пасти драконов, хотели поглотить меня. Но тут ко мне опустился ты, и мы снова взлетели в небо. Ты сильно махал крыльями, просил, чтобы я не отставала от тебя и следовала к видневшемуся вдали берегу. Я тянулась из последних сил. А когда стали опускаться — раздались выстрелы… — Она слабо улыбнулась и едва слышно закончила: — Как хорошо, что это было во сне…

В комнату вошел Соним вместе с прихрамывающим стариком, который взял больную за руку и стал прислушиваться к пульсу.

— Не думаю, что у нее простуда, — сказал он после долгого осмотра.

— А что вы предполагаете? — спросил Ир.

— Похоже — нервное потрясение, — ответил старик, вглядываясь в ее зрачки. — Надо же! Такая юная…

Ир поверил старику, поскольку знал о пережитом Эсуги горе.

— Поколем иглами, не поможет — применим якчим, — заключил старик и, протерев иглы тряпочкой, стал вводить их больной в голову, в запястья рук и ног.

Эсуги потеряла сознание.

Лекарь навещал больную ежедневно, наведывался даже ночью. На вопросы отвечал скупо: «Все будет хорошо» — и уходил.

Эсуги пришла в себя лишь неделю спустя. Проснувшись утром, она тихо позвала Юсэка. Услышав ее голос, он очнулся от дремоты и вошел к ней. Велико было его удивление, когда он увидел на ее лице улыбку! И глаза выражали теперь совсем не то, что вчера и позавчера или неделю назад. Они глядели осмысленно, радостно.

Воспряли духом все обитатели фанзы Сонима. Теперь разговаривали громко, не боялись шутить, не отказывались от угощений доброй хозяйки. А Юсэк был счастлив.

— Напугала же ты меня до смерти, — говорил он, поднося ей то пиалу с чаем, то кусочек лепешки. — Ты глядела на меня и спрашивала, кто я. От этого у меня и сейчас мурашки по спине ползают. А потом ты ругала маклера.

Эсуги вдруг переменилась в лице.

— Что я говорила о нем? — спросила она испуганно.

— Ты гнала его от себя…

— И больше ничего?

— А что еще? — насторожился Юсэк.

— Нет, это я так, — ответила Эсуги.

Окруженная вниманием друзей, Эсуги крепла день ото дня. Гладко прибранные под гребень волосы отливали синим атласным блеском, а на бескровных щеках проступил живой румянец. Правда, под глазами еще сохранились едва заметные круги. Юсэку было приятно, что Эсуги очень походила на Денними. Еще мальчишкой он был по-детски влюблен в эту красивую и строгую женщину. Возможно, поэтому и зародилась его привязанность к Эсуги. Он давно хотел рассказать об этом Эсуги и тем самым, хоть косвенно, признаться в своих чувствах к ней, но не решался, зная, что любое упоминание о матери плохо отражалось на ее здоровье.

Ир тоже часто наведывался к Эсуги. Он видел, что самое страшное позади, но она еще была очень слаба, чтобы идти дальше.

А время шло. С востока снова наползали тучи.

Мансик и Гирсу держались обособленно от Ира, выражая этим свое недовольство его решением дожидаться полного выздоровления Эсуги. Бонсек открыто укорял его за то, что он согласился взять с собой девушку в этот нелегкий путь. Ир не искал себе оправданий, считал, что поступил правильно. Однако он понимал и Бонсека. Подобно выпущенной из клетки птице ему хотелось ощутить пространство, закалить на ветру онемевшие крылья. Было неудобно и перед гостеприимными хозяевами фанзы, ведь они лишали их зимних запасов. Так же неловко чувствовали себя и остальные.

— Эдак мы у вас все приберем, — говорил Ир, отказываясь садиться за накрытый стол. — Впереди не лето. А у вас и своих едоков хватает.

— Что это за разговоры! — набрасывалась на него хозяйка. — Я и так вижу, что вам неловко. Только стыдиться нужно не вам, а мне за наш скромный стол.

Хозяйка каждый раз почти силой усаживала гостей обедать. И хотя они уступали, еда оставалась почти нетронутой. День ото дня взаимоотношения между Иром и его товарищами ухудшались. Иногда он порывался отправить друзей одних. Но как они отнесутся к его решению? И хорошо, если доберутся благополучно, а если нет?.. Много дней и ночей ломал он голову: как быть? Но однажды вечером решение пришло само. Выйдя на улицу и услышав за оградой громкие голоса, Ир поспешил туда и увидел Юсэка, стоявшего в окружении Мансика, Бонсека и Гирсу.

— Чего языки прикусили? Продолжайте, а я послушаю, — сказал Ир, оглядывая каждого. — Чувствую, что я не лишний в вашем разговоре.

— Просто толкуем о том о сем, — попробовал защититься Мансик.

— Что-то лица у вас сердитые для простой беседы, — заметил Ир.

— А чему радоваться? — спросил Бонсек, оставаясь хмурым. — Не тому ли, что здесь зиму проведем?

— Ну, допустим, зимовать не придется, — сказал Ир, придавая голосу добродушный тон. — А человека оставлять в беде тоже плохо. Так ведь?

— А чем мы ей поможем? Своими вздохами да охами?

— Вот что я скажу, сенсами, — вступил в разговор Гирсу. — Ты или веди нас куда следует, или мы сами пойдем. Лично я не могу больше валяться на ондоле.

— И я тоже, — поддакнул Мансик.

— А кому хочется валяться здесь? — уже строго спросил Ир. — Мне, что ли? Или ей, Эсуги? — Ир остановил взгляд на Гирсу: — Вы ради сына в тюрьму ломились, совсем не думая о себе. А разве положение Эсуги не трогает ваше сердце? Кроме нас, у нее нет никого. И мы не можем, не имеем права отвести ее руки, протянутые к нам. Я не удерживаю вас, но вдумайтесь в мои слова.

— Речь идет об одном человеке, а там тысячи гибнут, — сказал Бонсек, пытаясь как-то оправдаться.

— Я согласен с тобой — на земле много несчастных. И если каждые четыре человека помогут в беде хотя бы одному из них — уверяю, их станет меньше. Спасая нас, старик Ли Дюн, наверное, не думал, что он спасает мир. А другие ушли, оставили нас в то время, когда мы нуждались в них.