— Стой спокойно, — прохрипел голос.

Швейцер молча отнял руки от ведра и повертел ладонями, показывая, что безоружен. Коса лежала рядом.

— Дуня! — позвал голос. — Твоя правда была. Гость у нас.

Швейцер медленно обернулся. Старик смотритель наводил на него охотничье ружье. В кухню вошла та самая девушка, одетая в ночную рубаху до пят.

— Я позвоню в милицию, — сказала она, едва увидела Швейцера.

— Пожалуйста, не надо никуда… звонить, — попросил тот дрожащим голосом. — Я просто попил. Я сейчас уйду.

— Попил? — прищурился дед и наподдал косу. — А это что?

Швейцер облизнул губы. Глаза у него горели, как у маньяка.

— Папа, он еще птенец, — протянула Дуня. — Откуда ты такой взялся?

— Я тебе скажу, откуда он взялся, — усмехнулся дед. — Он из коллектора сбежал. Это по его душу приезжали. И вертолет летал, как угорелый.

— Не может быть! — ахнула та и прикрыла ладонью рот.

— Вот тебе и не может, — смотритель оседлал табурет и поставил ружье между ног. — Он пожрать залез. Мы же не знаем, чем его кормят. Что вам там дают, в коллекторе? — обратился он к Швейцеру.

Тот словно язык проглотил и стоял, шатаясь.

— Видишь, с ним что-то неладно. С них там пылинки сдувают, а тут лес. Чего? — он приложил ладонь к уху, расслышав невнятное бормотание.

— Враг… — Швейцер собрался с силами и решил, что пусть он лучше погибнет, но задаст самый главный вопрос. — Далеко ли Враг?

— Так уехали еще днем. Ведь ты с поезда?

Швейцер помотал головой и тут же кивнул. И опять спросил:

— Но Враг-то — где он сам?

Старик недоуменно взглянул на дочь.

— Про что он толкует? У тебя, голубь, один враг — твои хозяева. И то как посмотреть. Люди важные, ученые, нам не чета…

— А стрекозы? — Швейцер шагнул вперед, и дед на всякий случай снова взялся за ружье. — Стрекозы, которые откладывают в людей яйца?

— Да Господь с тобой, — смотритель осторожно рассмеялся. — Откуда им тут взяться? Тебе сон приснился…

— Понятно, — Швейцер утратил остаток сил и сполз на пол.

— Папа, что ты разговоры разговариваешь! — вмешалась Дуня, схватила какую-то тряпку и стала мочить ее под странного вида бачком, штырек которого ходил туда-сюда. — Он же весь в крови! Его перевязать надо.

— Перевяжи, — согласился дед. — Фигура ценная. За сохранность, может, премию получим…

Дуня ответила отцу уничтожающим взглядом. Тот улыбнулся.

— Не бойся, — сказала Дуня, присела перед Швейцером и стала вытирать с его лица кровь и грязь. — У него шутки дурацкие. Он и не думает тебя выдавать.

— Обожди, — возразил с табурета смотритель, вновь принимая серьезный вид. — Дело-то особенное. За ним же уход особый нужен, присмотр. Мы ж не знаем, чего ему можно, а чего нельзя. Он, может, устроен хитро…

— Человек как человек, — Дуня распрямилась и пошла назад к умывальнику полоскать тряпку. — Симпатичный. Есть хочет. Поранился. Ничего хитрого нет.

— Умная ты больно, — дед поерзал. — Слышишь, малец! — он сдвинул брови. — Ты сам-то как?

Швейцер отозвался не сразу.

— Спасибо, со мной все в порядке, — сказал он наконец с горечью. — Вы не думайте, я не какой-нибудь тепличный. У нас гимнастика, военное дело…

— Я ж говорил, что их не только на мясо! — Смотритель торжествующе подмигнул Дуне. — Наверно, и для армии готовят. На случай чего.

— Причем здесь мясо? — глухо осведомился Швейцер.

— Ну, а что ж еще? — Старик не видел знаков, которые Дуня, догадавшись о чем-то, отчаянно ему подавала. — Потроха для власти. Люди ваш заповедник стороной обходят.

— Я вас не понимаю, — Швейцер снова был на ногах, и это прибавляло ему растерянности: вроде как нужно шагнуть, но не ясно, куда и зачем. Он безнадежно посмотрел на тикавшие ходики. Маятник гулял, предупреждая Швейцера, что скоро его время выйдет.

— Папа! — Дуня легонько хлопнула по столу.

— Что такое?

— Ничего. Ты помолчать не можешь? Им же ничего не говорят.

— Что ж с того, что не говорят. Так и жизнь пройдет. Выпотрошат и спасибо не скажут. Голову задурят, а потом ее же пересадят… какому-нибудь президенту.

— Папа, головы не пересаживают.

— Думаешь? Зря. Кое-кому не помешает… Хватай его!

Смотритель уронил ружье, вскочил с табурета и бросился к Швейцеру, который вдруг стал белым и начал падать. Дуня поспешила на помощь и успела вовремя: еще чуть-чуть, и он бы точно ударился головой о плиту.

— Я же тебе говорила! — сердито сказала Дуня, укладывая голову Швейцера себе на колени. — Вечно ты языком мелешь! Ну как тебе сейчас скажут, что ты никто, что тебя на органы вырастили, в пробирке?

— Ну и пусть говорят, — пожал плечами дед. — Что с того, что мы органы? Все органы… И живут счастливо, не кашляют. А за этими вон как ходят. Я слышал, музыка у них, танцы-шманцы, культурные разговоры. Я б тоже орган какой-нибудь дал за такую жизнь.

— Папа! — Дуня, если б не сидела на полу, топнула ногой. — Их же как скот выращивают, под музыку. Помнишь, мы смотрели про немцев? Чтоб благородные были. Принеси лучше самогонки.

— Так я и знал! — воскликнул старик, но встал. — Все всегда кончается одинаково: тащи самогонку!

Он поплелся в комнату.

— А если он с нее загнется? — прокричал он оттуда.

— Ничего страшного, — пробормотала Дуня, гладя Швейцера по щекам. Давай, очнись! Сейчас мы тебя вылечим.

Швейцер открыл глаза и посмотрел прямо перед собой, мимо Дуни. Он подумал про себя, что теперь его глазами смотрит другой человек. Спокойно, не дергайся. Все подтверждается, Врага в природе нет. Есть кое-что другое. Тут Швейцер решил, что нет и Бога.

Дед зашаркал, неся маленький стаканчик.

— На-ка, хлебни.

— Пей залпом, — посоветовала Дуня и деловито шмыгнула носом.

Швейцер вяло глотнул и на секунду перестал существовать. Свободное сознание, метнувшись, подумало, что ошибалось, и Враг все-таки есть.

— Все, все! — кричала Дуня, размахивая перед Швейцером кончиком шали.

— Заешь, — смотритель сунул ему странный, дряблый огурец.

Вот это Швейцеру, не знавшему маринада, понравилось.

Он осторожно почавкал и снова закашлялся, но уже не так сильно.

— Живой? — лицо старика расплылось в улыбке. — На совесть их делают! Как настоящий заглотил.

— Я хочу посмотреть, — твердо произнес Швейцер.

— На что? — не поняли хозяева.

— На все.

— Он в центр хочет, — сообразила Дуня. — Папа, я его завтра свожу на экскурсию.

— Ты что, спятила? Его ж вмиг узнают, по шее получишь.

— Я его переодену. Не в этом же наряде он пойдет.

— Да ты опомнись! — старик рассердился. — Серега и тот вас до первых гаишников довезет и ссадит. Новая морда, да в наших-то краях!

— Зачем нам Серега? Я его на мопеде довезу.

— Он свалится у тебя! — повысил голос смотритель. — И гаишники все равно…

— Ничего не свалится, будет держаться крепко! И мы поедем в объезд, мимо поста!

— Я буду держаться, — неожиданно встрял в разговор Швейцер, который не очень понимал, о чем речь. Язык у него немного заплетался. Внутри стало жарко и звонко, к щекам прилила кровь, голова кружилась.

Дед с остервенением сплюнул.

— Мне-то что, делайте, как хотите. Только я за тебя, Дунька, отвечать не хочу! — и он погрозил ей пальцем. — Ежели откроется — последнее заберут!

Но Дуня то ли по молодому незнанию, то ли по широте души не слушала никаких возражений.

— Давай, расскажи, — пристала она к Швейцеру. — Как вас там держат?

— Он жрать хочет, — дед снова влез не в свое дело. Но в этом Дуня его послушалась: всплеснула руками, отворила дверцу небольшого холодильника и стала вынимать всякую снедь.

— Как удачно, — приговаривала она, — я как раз из центра. Картошку пожарить?

Пожарили и картошку, и какие-то рассыпчатые котлеты. Перед Швейцером поставили полную тарелку всего (он перебрался за стол), положили вилку, а ножа и здесь не дали. Тот на секунду замешкался, гадая, какие правила поведения за столом приняты у его благодетелей.