— Спрячьте его лучше поглубже. Иначе он будет мешать вам, когда станете ползти в трубе.

Хансен в своё время подверг своего ученика самым строгим испытаниям и знал: добрая порция интеллигентности вполне уживается в нём с какой-то редкой бессовестностью. Опасная смесь!..

Агента звали Визенберг. Хансен отобрал его на основании данных картотеки, но после первого же знакомства нисколько не сомневался, что лучшей кандидатуры на роль «капитана из Панков» Коллинзу не найти.

Ночь была светлой. Хансен привёл агента к сосне, движением руки показал: «садись и жди». Потом залез в развилку и поднёс к глазам бинокль.

Время было выбрано правильно: по ту сторону вспаханной полосы от лесной тени отделилась группа пограничников. Вот они вошли в полосу лунного света, на мгновение остановились, и Хансен ясно различил в бинокль их лица под стальными шлемами.

Солдаты продолжали свой путь. Внизу, под сосной, скрытый кустарником агент нетерпеливо кашлянул. Хансен спустился вниз.

— Успокойся, — сказал он Визенбергу. — Через пять минут будешь на той стороне.

Лицо Визенберга вытянулось. Хансен поднял руку.

— Приготовься!

Агент, зажав в зубах электрический фонарик, стал на четвереньки. Хансен выждал некоторое время и затем скомандовал:

— Ну, давай! Прямо к ежевичной изгороди!

Визенберг пополз. Он двигался быстро, ловко и абсолютно неслышно.

Хансен проводил его до опушки. Потом Визенберг переполз поляну, без всякого труда отыскал вход в трубу и моментально исчез. Послышалось лёгкое шуршание, и всё…

Хансен медленно вернулся к сосне и вновь забрался в развилку. Биноклем отыскал то место, где должен быть выход из «шлюза». Вот появился из-под земли Визенберг. Он постоял секунду-другую, будто к чему-то принюхиваясь, и скользнул в сторону леса. Хансен одобрительно следил из своей развилки за ним. Теперь Визенберг был в «полной безопасности».

Коллинз всё время порывался в Гармиш, ведь это не так уж далеко и никто не заметит, но срочные дела никак не давали ему покинуть Вюрцбург. И вдруг черноволосая Лиз появилась собственной персоной, как с неба свалилась. Просто так позвонила и сказала, что она в Вюрцбурге и ждёт его в привокзальном ресторанчике. В Вюрцбурге она проездом, и у неё не больше часа времени.

Коллинз нашёл Лиз обворожительной, посвежевшей, ещё более привлекательной, чем он рисовал её в своих мечтах. Коллинз требовал, чтобы Лиз задержалась в Вюрцбурге, но Лиз только наклонила чудесно причёсанную головку.

— Не будь злым, Тэдди! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Потерпи, я пришлю тебе телеграмму. И тогда ты приедешь в Гармиш.

Коллинз повернул её руку, глянул на часы.

— Когда уходит твой поезд?

— Через десять минут… А ты приедешь ко мне в Гармиш?

— Ты ещё спрашиваешь! — воскликнул Коллинз.

У майора Коллинза были ещё дела, но, проводив Лиз, он просто не смог сразу вернуться к своей «солидной» и трезвой работе. Прямо с перрона он прошёл в тот же самый отель, где они только что сидели с Лиз, сел за тот же самый столик и медленно осушил бокал с «большим виски», потом заказал ещё и ещё. Алкоголь окрылил его фантазию. Он даже нашёл, что ему повезло в жизни. Да, при всех обстоятельствах ему исключительно повезло…

Коллинз подъехал к своей «Конкордия экспорт-импорт» в двенадцатом часу ночи. Бесшумно открылись ворота. Из темноты вынырнул Франтишек. Коллинз лихо развернулся, но бокалы с «большим виски» дали себя знать: плавной кривой не вышло, а передние колёса его машины въехали на цветочную клумбу. Мощный мотор взревел ещё раз, и машина остановилась. Франтишек бегом бросился к ней, чтобы приветствовать шефа с благополучным прибытием. Майор что-то проворчал и исчез в своём домике, а Франтишек, садовод по призванию, — а кто в Чехословакии не любит цветов, и особенно в Пардубице, — посмотрел вслед исчезнувшему майору долгим взглядом.

— Верблюд! — вырвалось у него. — Бегемот!

Франтишек прошёл за перегородку, достал оттуда грабли и садовую лопату и, став перед повреждённой клумбой на колени, попытался поднять смятые цветы. Он вновь почувствовал себя несчастным. И цветы не хотели выпрямляться, и вообще к чему он бросил своё родное Пардубице? Ради чего? Ради бездомной жизни? Ради бесконечных странствий? А ведь у него были и специальность и дом… Там, в Чехословакии…

Особенно трудно было вначале… Какие только профессии он не перепробовал, пока один из вербовщиков Коллинза не «оформил» его вступление в армию. Конечно, изголодавшийся и оборванный молодой чех был лёгкой добычей.

Так уж случилось, что Коллинзу как раз в это время понадобилась прислуга на все руки. Франтишек подвергся испытаниям и был признан годным.

Он часто размышлял над своей судьбой, но никакие размышления не помогали: то, что его волновало, имело вполне определённое название — тоска по родине, вот как это называлось. А об этом поговорить было не с кем. Узнает майор и немедленно отошлёт его обратно в лагерь.

Шукк всегда отталкивал Франтишка: тупые остроты — больше от него ничего не жди. А Хансен?.. И на Хансена особой надежды нет. Конечно, Хансен единственный, кто считает его, Франтишка, человеком, даже иногда расспрашивает о личных делах. Но было и нечто такое, что полностью исключало сближение между ними. При всём своём дружелюбии Хансен казался Франтишку вытесанным из одной монолитной ледяной глыбы. Разве он станет слушать о таких незначительных вещах, как тоска по родному Пардубице?

А цветы опять поникли… И все его усилия привести клумбу в прежний вид безнадёжны. Франтишек стал выкапывать помятые цветы, как вдруг ворота снова бесшумно отворились и во двор въехал «фольксваген» Хансена. Машина остановилась перед главным зданием. Хансен вышел из машины и удивлённо посмотрел на садовника-полуночника.

— Что случилось, Франтишек? — спросил он. Франтишек кивком указал на машину шефа.

— Майор? Он что, приехал?

— Верблюд в конюшне, — в голосе Франтишка прозвучала враждебная нотка.

Хансен уже направился к дому майора, но, услышав замечание Франтишка, резко повернулся.

— Подобных вещей я не хочу слышать! — сказал он строго.

Франтишек по-военному вытянулся. Даже грабли прижал к себе вместо оружия. Пистолет-пулемёт выскользнул из-под куртки и с шумом упал на землю.

— Прошу прощения. Майор у себя! — отчеканил он.

Ещё на пороге Хансен услышал далёкое от мелодичности пение майора. Дверь оказалась незапертой. Хансен толкнул её и вошёл внутрь. Майор стоял под душем, подставив голое тело под хлещущие струи. Он высоко поднял руки и громко распевал какую-то воинственную песню. Было ясно, что у шефа отличное настроение.

— Хеллоу, майор!

Коллинз оборвал пение и попытался задвинуть клеёнчатую занавеску.

— Не утруждайте себя, майор, — сказал Хансен. — Это уже бесполезно.

Майор расхохотался.

— Что, уже вернулся? Ну как, всё в порядке?

— Всё о’кэй, шеф. Даже не знаю, что ещё сможет помешать.

— Чудесно! — донеслось из душевой. — Знаете, Хансен, с этим «шлюзом» мы когда-нибудь прославимся. Ну кто может себе представить самую обыкновенную трубу и что по этой обыкновенной трубе разгуливают наши люди туда и назад, туда и назад на протяжении нескольких лет!

Хансен кивнул.

— Я тоже об этом думал, шеф. Ну, а наш лесник? Он ведь в полном доверии у пограничников. Даже стал членом общества добровольцев, охраняющих границу.

— Лишь бы он не засыпался…

— Никогда! — Хансен сделал международный жест, сложив пальцы в щепоть и потерев их друг о друга.

— Денежки, шеф! Наш лесник родной папочка трём деткам в трёх разных деревнях. Помимо своего собственного в сторожке. Это чего-нибудь да стоит…

— Да, любовь — это не дёшево обходится, — философствовал Коллинз. Потом выглянул из-за занавески и обвёл комнату взглядом.

— Хансен, будьте так добры, в моём столике должен быть кусок мыла.