Длинное лицо Лайонела Черрела вытянулось еще больше.

- А он не пробовал обратиться в министерство?

- Пробовал. Он ездил туда в пятницу. Встретили его прохладно. В наши дни их пугает любая дешевая выдумка, если речь идет о превышении власти. Думаю все-таки, что дело замнут, если прекратится шумиха. Но разве дна прекратится? Хьюберта публично раскритиковали в книге, а затем, по существу, обвинили перед палатой в невыдержанности, которая не к лицу офицеру и джентльмену. Молча он это проглотить не может, а что остается?

Лайонел сделал глубокую затяжку и сказал:

- Знаешь, лучше ему не обращать внимания.

Кулаки генерала сжались:

- Черт побери, Лайонел, я этого не нахожу!

- Но ведь Хьюберт не отрицает ни выстрела, ни факта порки. Публика лишена воображения. Кон: она никогда не взглянет на вещи с точки зрения мальчика. Ей важно одно: во время мирной экспедиции он застрелил человека, а других наказывал плетьми. Ты ей не втолкуешь, что он поступал так лишь в силу обстоятельств.

- Значит, ты серьезно советуешь ему смириться и промолчать?

- Как мужчина - нет; как человек с опытом - да.

- Боже правый! Куда идет Англия? Что обо всем этом сказал бы дядя Катберт? Ему так дорога была честь нашего имени!

- Мне тоже. Но как Хьюберту отпарировать удар?

Генерал помолчал, потом прибавил:

- Такое обвинение порочит всю армию. Но руки у мальчика действительно связаны. Подай он в отставку, он еще мог бы защищаться. Но он не мыслит себе жизни вне военной службы. Скверная история. Кстати, Лоренс говорил со мной насчет Эдриена. Диана Ферз - урожденная Диана Монтжой, так ведь?

- Да, она троюродная сестра Лоренса. Очень интересная женщина, Кон. Тебе приходилось ее встречать.

- До замужества видел. Каковы ее семейные дела?

- Вдова при живом муже: двое детей, супруг в сумасшедшем доме.

- Весело, нечего сказать! Он что, неизлечим?

Лайонел кивнул:

- Говорят. Впрочем, определенно никогда нельзя сказать.

- Боже правый!

- Вот именно. Она бедна, Эдриен еще беднее. Это его давнишнее увлечение. Началось еще до ее замужества. Он потеряет должность хранителя музея, если наделает глупостей.

- То есть сбежит с ней, - ты это имел в виду? Ерунда, ему ведь уже пятьдесят!

- Нет большего дурака, чем... Она - очаровательная женщина. У Монтжоев в роду все красавицы. Скажи, Кон, а тебя он не послушает?

Генерал покачал головой:

- Скорее уж Хилери.

- Бедняга Эдриен! А ведь замечательный человек, таких на земле мало. Я поговорю с Хилери, хоть он и занят по горло.

Генерал поднялся:

- Ну, пойду спать. У нас в поместье, хоть оно и древнее, древность ощущается как-то меньше.

- Тут просто слишком много ветхого дерева. Спокойной ночи, старина.

Братья обменялись рукопожатием, взяли подсвечники и разошлись по своим комнатам.

II

Поместье Кондафорд перешло от де Канфоров (отсюда его название) к Черрелам в 1217 году, когда их фамилия еще писалась Кервел, а то и Керуаль - в зависимости от склонностей писца. История перехода поместья к их роду была романтической: тот Кервел, который получил его, женившись на одной из де Канфоров, покорил ее тем, что спас от вепря. Сам он был человек безземельный. Отец его, француз из Гиени, осел в Англии после крестового похода Ричарда. Девушка же была наследницей де Канфоров, владевших многими землями. Вепря внесли в родовой герб, хотя кое-кто и высказывал предположение, что единственным вепрем во всей этой истории был тот, который красуется в гербе. Во всяком случае архитекторыэксперты установили, что некоторые части здания восходят к двенадцатому столетию. Несомненно также, что когда-то оно было обнесено рвом, наполненным водой. Однако при королеве Анне один из Черрелов, видимо успокоенный многими веками мира и, возможно, обеспокоенный мошкарой, воспылал страстью к перестройкам и осушил ров, от которого теперь не осталось и следа.

Покойный сэр Конуэй, старший брат епископа, получивший титул в 1901 году перед назначением в Испанию, служил по дипломатической части и поэтому запустил поместье. В 1904 году он скончался на своем посту, но процесс обветшания Кондафорда не прекратился и при его старшем сыне, теперешнем сэре Конуэе, который, будучи военным, постоянно переезжал с места на место и вплоть до окончания мировой войны редко имел счастье пожить в фамильном поместье. Когда же он поселился там, мысль, что оно было гнездом его рода с самого норманнского завоевания, побудила его сделать все возможное для приведения Кондафорда в порядок. Поэтому дом стал снаружи опрятным, а внутри комфортабельным, хотя у генерала едва хватало средств, чтобы жить в нем. Поместье не приносило дохода: слишком много земли было занято лесом. Хотя и незаложенное, оно давало всего несколько сотен в год. Генеральская пенсия и скромная рента его супруги, урожденной высокочтимой Элизабет Френшем, позволяли сэру Конуэю платить умеренный подоходный налог, содержать двух егерей и спокойно существовать, еле-еле сводя концы с концами.

Жена его, одна из тех англичанок, которые кажутся незаметными, но именно поэтому играют очень заметную роль, была милой, ненавязчивой и вечно чем-нибудь занятой женщиной. Одним словом, она всегда держалась в тени, и ее бледное лицо, спокойное, чуткое и немного застенчивое, постоянно напоминало о том, в какой незначительной мере уровень внутренней культуры зависит от богатства или образованности. Ее муж и трое детей неколебимо верили в то, что при любых обстоятельствах найдут у нее полное сочувствие и понимание. Они были натурами более живыми и яркими, но фоном для них служила она.

Леди Черрел не поехала с генералом в Портминстер и сейчас ожидала его возвращения. Ситец, которым была обита мебель в доме, поизносился, и хозяйка, стоя в гостиной, прикидывала, продержится ли он еще год, когда в комнату ворвался шотландский терьер в сопровождении старшей дочери генерала Элизабет, более известной в семье под именем Динни. Это была тоненькая, довольно высокая девушка: каштановые волосы, вздернутый нос, рот как у боттичеллиевских женщин, широко расставленные васильковые глаза, - цветок на длинном стебле, который, казалось, так просто сломать и который никогда не ломался. Выражение ее лица наводило на мысль о том, что она идет по жизни, не пытаясь воспринимать ее как шутку. Она и в самом деле напоминала те родники, в воде которых всегда содержатся пузырьки газа. "Шипучка Динни", - говорил о ней ее дядя сэр Лоренс Монт. Ей было двадцать четыре года.