- Мама, оденем мы траур по дяде Катберту?
- Не думаю, Динни. Во всяком случае - ненадолго.
- Его похоронят здесь?
- Скорее всего в соборе. Отец расскажет.
- Приготовить чай, мамочка? Скарамуш, ко мне. Перестанешь ты грызть "Отраду джентльмена"? Оставь журнал.
- Динни, я так волнуюсь за Хьюберта.
- И я, мамочка. Он сам на себя не похож - не человек, а рисунок, плоский как доска. И зачем он поехал в эту ужасную экспедицию? Ведь с американцами можно общаться только до определенного предела, а Хьюберт доходит до него скорее, чем любой другой. Он никогда не умел с ними ладить. Кроме того, военным вообще нельзя иметь дело со штатскими.
- Почему, Динни?
- Да потому что военным не хватает динамизма: они еще отличают бога от мамоны. Разве ты этого не замечала, мамочка?
Леди Черрел это замечала. Она застенчиво улыбнулась и спросила:
- Где Хьюберт? Отец скоро вернется.
- Он пошел на охоту с Доном. Решил принести к обеду куропаток. Десять против одного - либо совсем забудет их настрелять, либо вспомнит об этом в последнюю минуту. Он сейчас в состоянии заниматься лишь тем, что бог на душу положит, - только вместо "бога" читай "дьявол". Он все думает об этом деле, мама. Влюбиться - вот единственное для него спасение. Не можем ли мы найти ему подходящую девушку? Позвонить, чтобы подавали чай?
- Да, дорогая. А цветы в гостиной нужно сменить.
- Сейчас принесу. Скарамуш, за мной!
Когда, выйдя на озаренную сентябрьским солнцем лужайку, Динни заметила зеленого дятла, ей вспомнились стихи:
Уж коль семь дятлов ствол один
Долбить в семь клювов стали,
Им, леди, и один червяк
Достанется едва ли.
Погода на редкость сухая. А все-таки циннии в этом году роскошные. Динни принялась рвать цветы. В ее руке засверкала красочная гамма - от багрового до розового и лимонно-желтого. Да, красивые растения, но любви к себе не внушают. "Жаль, что современные девицы не растут на клумбах, подумала девушка. - Можно было бы пойти и сорвать одну для Хьюберта". Динни редко выставляла напоказ свои чувства, но они у нее были - по крайней мере два, и притом тесно переплетенные меж собой: одно - к брату, другое - к Кондафорду. Все ее существо срослось с поместьем; девушка любила его со страстью, в которой ее никто не заподозрил бы, слыша, как она отзывается о нем. Динни испытывала глубокое, непреодолимое желание пробудить такую же привязанность к нему и в брате. Она ведь родилась здесь в дни, когда Кондафорд был запустелым и обветшалым, поместье воскресло на ее глазах. А Хьюберт приезжал сюда лишь по праздникам да во время отпусков. Хотя Динни меньше всего была склонна разглагольствовать о древности своей семьи или всерьез воспринимать разговоры посторонних на эту тему, она в душе глубоко верила в род Черрелов и его призвание, и эту веру ничто не могло поколебать. Здесь, в поместье, каждое животное, птица, дерево и даже цветы, которые она собирала; любой из окрестных фермеров, живущих в крытых соломой коттеджах; и церковь в староанглийском стиле, которую она посещала, хотя верила только по привычке; серые кондафордские рассветы, взглянуть на которые она выходила так редко, лунные ночи, оглашенные криками сов, и яркие полдни, когда солнце заливает жнивье; ароматы, звуки и порывы ветра - все было частицей ее самой. Когда Динни уезжала отсюда, она никогда не сознавалась, что тоскует по дому, но тосковала; когда оставалась тут, никогда не сознавалась, что радуется этому, но радовалась. Лишись Черрелы Кондафорда, она не стала бы его оплакивать, но чувствовала бы себя не лучше, чем выдернутое с корнем растение. Отец ее питал к Кондафорду равнодушную симпатию человека, который всю свою сознательную жизнь провел вдали от него; мать с покорностью женщины, всегда выполнявшей свой долг, видела в поместье нечто такое, что заставляло ее без отдыха трудиться, но никогда понастоящему ей не принадлежало; сестра относилась к нему с терпимостью практичной натуры, которая предпочла бы жить в другом, более интересном месте; а Хьюберт... Что видел в нем Хьюберт? Этого Динни как следует не знала. Согретая медлительным солнцем, светившим ей в спину, она вернулась в гостиную с охапкой цинний в руках.
Мать ее стояла у чайного столика.
- Поезд опаздывает, - сказала она. - Как я не люблю, когда Клер слишком быстро гонит машину!
- Не вижу связи, мамочка, - заметила Динни.
Неправда, она видела ее: мать всегда беспокоится, когда отец задерживается.
- Мама, я настаиваю, чтобы Хьюберт опубликовал в газетах все, как было.
- Посмотрим, что скажет отец. Он, наверно, переговорил об этом с дядей Лайонелом.
- Машина идет. Слышу! - воскликнула Динни.
Вслед за генералом в гостиную вошел самый жизнерадостный член семьи его младшая дочь Клер. У нее были красивые, темные, коротко подстриженные волосы. Лицо - бледное, выразительное, губы слегка подкрашены, взгляд карих глаз - открытый и нетерпеливый, лоб - низкий и очень белый. Спокойная и в то же время предприимчивая, она казалась старше своих двадцати лет и, обладая превосходной фигурой, держалась подчеркнуто уверенно.
- Мама, бедный папа с утра ничего не ел! - бросила она, входя.
- Жуткая поездка, Лиз. Виски с содовой, бисквит и больше ни крошки с самого завтрака.
- Сейчас ты получишь гоголь-моголь с подогретым вином, милый, - сказала Динни и вышла. Клер последовала за ней.
Генерал поцеловал жену.
- Старик держался замечательно, дорогая, хотя мы все, за исключением Эдриена, увидели его уже мертвым. Мне придется вернуться на похороны. Думаю, что церемония будет пышная. Дядя Катберт - видная фигура. Я говорил с Лайонелом насчет Хьюберта. Он тоже не знает, что делать. Но я все обдумал.
- И что же. Кон?
- Вся штука в том, придадут ли этому значение военные власти. Они могут предложить ему выйти в отставку, а это для него конец. Лучше уж пусть сам подаст. Он должен явиться на медицинскую комиссию первого октября. Сумеем ли мы до тех пор нажать, где нужно, но так, чтобы он ничего не знал? Мальчик слишком горд. Я мог бы съездить к Топшему, а ты созвониться с Фоленби. Как ты считаешь?
Леди Черрел сделала гримасу.