Не ожидая от него ответа, она отпустила его руки и, развернувшись, взбежала вверх по лестнице.

Войдя в спальню, Вероника стянула с себя мокрый купальник и плюхнулась на огромную кровать, застланную небесно-голубым атласным покрывалом. В течение долгой минуты она лежала неподвижно, закрыв глаза и ни о чем не думая, лишь вслушиваясь в молчаливую музыку счастья, наполняющую все ее существо. Потом, приподнявшись на локтях, потянулась к тумбочке за телефоном.

— Вероника! Что-нибудь случилось? Почему ты не звонила в последние дни?

Мамин голос был очень взволнованным.

— У меня все в порядке, — ответила Вероника, устраиваясь поудобнее среди разноцветных шелковых подушек, наваленных горой у изголовья кровати. — Просто… просто в моей жизни произошли кое-какие… назовем их так, изменения. Я…

Она запнулась — что-то радостное и теплое внезапно подступило к горлу.

— Какие изменения, Вероника? Кстати, во сколько ты прилетаешь завтра? Отец встретит тебя в аэропорту.

— Я не прилечу завтра, мама. Я остаюсь в Риме.

— Остаешься в Риме?

— Да. Мне предложили сниматься в кино…

Вероника вкратце рассказала матери о том, как ее остановили на улице, и о кинопробе… О том, что заставило ее уехать с раскопок, она умолчала.

— Как видишь, мама, я пошла по твоим стопам, — сказала она в заключение. — Хотя вряд ли мне когда-нибудь присудят «Оскара»… Вполне возможно, я вообще завалю эту роль — у меня ведь нет никаких навыков… Но он почему-то считает, что мне и не нужны навыки. Он говорит, я должна играть саму себя — быть перед камерой такой, какая я есть в жизни, и все будет в порядке.

— «Он» — это режиссер, Вероника?

— Нет, мама, он не режиссер. Он автор сценария.

— Автор сценария? — удивилась та. — Мне, честно говоря, кажется странным, что автор сценария выбирает актрису…

— Я прекрасно знаю, мама, что актрису обычно выбирает режиссер. Но он… Понимаешь, он так известен в мире кино, и его сюжеты ценятся настолько высоко, что он пользуется неограниченной властью на киностудии. Он главнее режиссера, продюсера и всех остальных, вместе взятых. Каждое его слово — закон, и никто не посмеет с ним спорить, если он что-то решил… Кстати, его так и называют — Король Кинематографа.

— Значит, этот человек взял тебя на роль в своем фильме, потому что его привлекла твоя… самобытность?

— Да. Ты очень правильно выразилась, мама: самобытность. Самобытность — это, наверное, производная от эгоцентризма, не так ли?.. — Вероника улыбнулась собственным мыслям. — Он говорит, ему безумно нравится мой эгоцентризм… Это, наверное, потому, что он такой же, как я. Он тоже чувствует себя особенным, не похожим на других… Он говорил мне, что с детства мечтал прославиться, заявить о себе всему миру… Только вначале он хотел стать писателем, потому что не знал, что может применить свою фантазию в кино… А вообще жизнь устроена так интересно, мама! Человек никогда не знает, как повернется его судьба, и иногда она поворачивается к нему гораздо лучшей, чем он ожидал, стороной.

— Что ж, я могу лишь порадоваться за тебя, моя милая, — сказала мама, немного помолчав. — Помнишь, я всегда говорила: при твоей красоте грех становиться ученой и гробить молодость за научными трудами.

Вероника еле удержалась, чтобы не спросить: «А ты, мама? Почему ты бросила кино и не захотела воспользоваться своей красотой и талантом?»

— Оставь мне номер телефона, по которому мы с отцом можем тебя найти, — попросила мама. — В какой гостинице ты остановилась?

— Я… я живу не в гостинице.

— Где же тогда?

Вероника вздохнула, раздумывая над тем, что ответить матери. Она всегда делилась с ней всем или почти всем — мать была ее самой близкой подругой. Ее единственной подругой, потому что у нее никогда не было настоящих подруг среди ровесниц. Но есть вещи, которые хотелось бы сохранить в тайне ото всех, потому что они слишком прекрасны, невероятны, непостижимы. Хотя сохранить это в тайне им все равно не удастся — на студии уже наверняка пошли сплетни о них.

— Ты меня слышишь, Вероника? Я спросила, где ты живешь.

Вероника чуть помедлила.

— Я живу у него, — просто сказала она, потому что ей не хотелось лгать матери.

— У кого, Вероника? Ты имеешь в виду сценариста, который предложил тебе роль?

— Да.

— Но с какой стати, спрашивается, ты живешь в его доме?

Голос матери звучал почти строго. Ну конечно — ведь для мамы она все еще была ребенком… Ей вдруг стало смешно. «С какой стати», — сказала мама. Но разве она, или он, или вообще кто-то в этом мире сможет когда-нибудь объяснить, с какой стати такое случается?..

— Мама, успокойся. Пожалуйста, не волнуйся так за меня. Мне уже двадцать четыре года.

— Я не ставлю под сомнение то, что тебе двадцать четыре года, — сказала мама, смягчившись. — Я одного не могу понять: ты сказала, проба была вчера?

Вероника прерывисто вздохнула.

— Да.

— То есть ты познакомилась с ним вчера?

— Да, но это… это было так, как будто… как будто мы с ним уже давным-давно знакомы. Я… когда я его увидела, мне показалось, что я знаю его с незапамятных времен. — Она на секунду умолкла, потом, понизив голос, продолжала: — Я понимаю, тебе это должно казаться странным. Мне и самой это кажется странным. Но знаешь, мама, в жизни есть много такого, чего мы никогда не сможем объяснить. По-моему, все самое прекрасное необъяснимо. Поверь мне, мама, — мне еще никогда в жизни не было так хорошо, как сейчас.

— Ну что ж, Вероника, если ты действительно счастлива, я очень рада за тебя, — сказала мама, но в ее голосе все еще слышались нотки сомнения. — Меня лишь удивляет, что это произошло так быстро. Кстати, ты еще не сказала мне, как его зовут.

— Габриэле. Его зовут Габриэле, мама. Красивое имя, правда? Оно звучит по-королевски… Но он и есть король. Его называют Королем Кино, но он король во всем. Он держится как король и разговаривает как король… когда мы на людях. Он и живет по-королевски — он обставил свой дом так роскошно, что мне поначалу стало не по себе, когда я в него вошла… Но это с непривычки. Он обожает роскошь и любит окружать себя красивыми вещами — и вообще он любит делать из жизни праздник…

Вероника умолкла, когда внезапно прервалась связь. Она снова набрала номер — но ей ответила бесконечность длинных гудков. Решив в конце концов, что произошла какая-то поломка на линии, она поставила на место телефон и направилась в ванную.

Бросив трубку, Констанс судорожно сжала подлокотники кресла и сделала глубокий вдох. Но воздуха было так мало! Надо бы встать и открыть окно… Она поднялась было на ноги, но пол поплыл под ней, и она упала назад в кресло.

Все вокруг было как в тумане. Очертания предметов растворялись в дрожащей дымке, наполнившей комнату. Вскоре от них остались лишь расплывчатые пятна — зеленое пятно ковра, желтое пятно штор, синее пятно окна… Телефон зазвонил снова, и тогда она выдернула провод из розетки, но звон продолжал звучать у нее в ушах. Она схватилась обеими руками за голову, прижала ладони к пульсирующим вискам. «Габриэле — это всего лишь имя», — сказала она про себя. Но это не помогло.

— Габриэле — это всего лишь имя, — повторила она вслух. И сразу же услышала голос дочери. «Оно звучит по-королевски. Но он и есть король…»

— Я хочу стать королем, — сказал синеглазый мальчишка и улыбнулся.

В его улыбке было что-то особенное. Когда он улыбался, было невозможно не улыбнуться в ответ. И Констанс улыбнулась, поднимая к нему восхищенные и немного грустные глаза.

— Ты и есть король, — сказала она. — Ты разве этого не знаешь?

Он посмотрел на нее сквозь пушистые ресницы и небрежно повел плечами.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я хочу успеха, Констанс. Успеха, славы, популярности — назови это как хочешь.

— Ты хочешь стать великим писателем?

— Не знаю. Наверное, да. — Он тряхнул головой. В его глазах промелькнула легкая тень сомнения. — А что я еще умею делать, кроме того, что писать книги? Ровно ничего, Констанс. Поэтому… Знаешь, что я сделаю сегодня вечером? Запасусь терпением и сяду за мой роман.