— Идее об организации скорой медицинской помощи ровно сто тридцать девять лет.

Ну, потом, естественно, началось: битва при Сольферино, бессмысленная бойня, Анри Дюнан и все прочее. Ему вовсе не обязательно было рассказывать про это Бреннеру. Потому как про это тот еще во время своего обучения на санитара по десять раз на дню слышал. И понятно, что мысленно Бреннер несколько отвлекся: эти французские имена звучат все как-то одинаково — Анри Дюнан, Брижит Бардо и так далее, и так далее, и так далее.

— А знаете ли вы, с чем неразрывно связана идея скорой медицинской помощи?

А теперь следи, что я тебе скажу. Вот раньше я размышлял, как часто бывают забавные совпадения, философские усы и философские речи. Так и теперь: сначала отвлекся мыслью на французские имена — а потом французские впечатления. Потому как у Бреннера сейчас было такое мощное ощущение дежавю, что под задом у него едва не расплавилось пластиковое кресло.

Он вдруг снова очутился на деревянном стуле в школе полиции, где тоже все время загоняли в них все эти высказывания. «Исполнительная власть есть один из трех столпов демократии». Эту фразу в школе полиции Бреннер слышал так часто, что автоматически предположил тогда, что это неправда, фактически из одного только упрямства. А что ему пришлось пережить в этой связи во время своей службы в полиции, про это я даже вспоминать не хочу, чтобы ты, чего доброго, с моста не спрыгнул.

По поводу применения силы полицией тоже можно вести долгие дискуссии. Для молодых людей очень важно вести дискуссии, так же как для хомяка важно пообточить свои зубы о прутья клетки. В детстве Бреннер получил в подарок от своего деда хомячка, и тот тоже постоянно это делал.

— Идея службы скорой медицинской помощи, — заставил Молодой встрепенуться Бреннера, который как раз досадовал, что надоедливый скрежет хомячка мешает ему заснуть, — возможна только при стопроцентной беспартийности службы скорой медицинской помощи. Скорая медицинская помощь должна быть нейтральной. Только так мы можем обслуживать пострадавших во время войн. Стопроцентный нейтралитет. Девиз Анри Дюнана — tuttifratelli. Все братья.

— Да-да, иначе воюющие стороны даже не допустили бы нас во все эти закрытые зоны.

— Так оно и есть. По всему миру. Ангола, Мозамбик, куда ни глянь. Тут не может быть никакой дипломатии и ничего такого. Только стопроцентный нейтралитет.

Правда, в газетах через день писали про то, что службы спасения еще не так далеко продвинулись в деле нейтралитета. Но Бреннер ничего не стал говорить. Начальникам иногда надо дать дочитать до конца проповедь, в которую даже они сами не верят. Бреннер подумал про себя, что Молодой именно не хочет признаться, насколько его затронула смерть Бимбо.

Но тут Молодой все-таки удивил Бреннера, вдруг заговорив о конкретных вещах:

— У вас ведь приличное образование, вы должны знать, что было в 1934 году.

«Мы где, вообще говоря, находимся? — сначала Бреннер про себя страшно возмутился. — На уроке, что ли? У меня что, знание дат проверяют или как?»

Когда ты возбуждаешься, то организм вырабатывает некие субстанции, от которых лучше работает память.

— Гражданская война в Австрии, — как из пушки выпалил в ответ Бреннер.

Но вместо того, чтобы похвалить его, Молодой уставился на Бреннера с таким расстроенным видом, как будто ответ был неправильный. Но угнетал его не ответ Бреннера, а то, что за этим стояло.

— Во время гражданской войны мы утратили в Вене наш нейтралитет. Фашисты распустили Союз спасения. А мы не помогли раненым рабочим. Это было ужасной ошибкой. Это было безумием.

— У рабочих теперь и так появился свой собственный союз. Ведь Союз спасения называется вообще-то Рабочим союзом…

— Вот это и есть безумие! — заорал вдруг на Бреннера Молодой. Вообще-то правильнее было бы сказать так: взвился Молодой, потому что от ярости снова поднялись его усы, которые Молодой поначалу повесил было так философски.

— В этом-то как раз и безумие! В этом-то все безумие, Бреннер!

— Эти рабочие все равно не смогли бы дожить до наших дней. — Тут Бреннер вполне имел право немножко поразмыслить вместе с Молодым.

И тогда Молодой тихо добавил:

— Наше объединение тоже не сможет долго прожить, если Союз спасения будет продолжать в том же духе.

Бреннер ничего на это не сказал.

— Скажите что-нибудь.

— Что тут скажешь?

— Я вчера потерял двух своих лучших работников, и это все, что приходит вам в голову по этому поводу?

Постепенно он становился каким-то агрессивным. Начал как философ, затем постепенно делался все агрессивнее. Теперь Бреннер чувствовал, что вот сейчас он потихоньку начнет выкладывать все, что на самом деле собирался сказать все это время.

— Один убит. Другой арестован, — вздохнул Молодой, снимая очки.

Ему как спортсмену совершенно не шло, что он носил такие чудные очки для чтения. Так же как серебряная цепочка, которую он всегда носил на правом запястье. Но если так смотреть, то и весь письменный стол ему тоже не подходил. Молодой был известен тем, что по-прежнему больше всего любил выезжать на вызовы сам. А тут, конечно, никаких очков для чтения, только солнечные.

— Это все, что приходит вам в голову по этому поводу? — невнятно переспросил он из-под руки, которой массировал переносицу.

— Может, это был вовсе и не Ланц. Я мог бы попытаться кое-что разузнать.

Молодой устало покачал головой:

— Вы меня вообще-то слушаете, Бреннер?

— У вас нет сомнений в том, что это был Ланц? — прикинулся простаком Бреннер, потому как теперь ему стало интересно, не скажет ли Молодой хоть что-нибудь более конкретное про свои подозрения относительно Союза спасения.

— Я знаю, что это был не он, — сказал Молодой в потолок, как будто он опять вступил в контакт с некоей высшей силой. — Но на беднягу Ланца мне в настоящий момент вообще-то наплевать. Здесь речь идет не о Ланце. Речь идет о выживании всей нашей организации!

— Это звучит так, словно вы считаете, что смерть Бимбо… — Молодой взглянул на него так странно, что Бреннер тут же исправился: — Что Гросс на совести Союза спасения.

— Вы можете спокойно говорить «Бимбо». — Молодой ненадолго поднял глаза к потолку, но в этот момент там явно ничего не было написано, потому что он больше ничего не сказал.

— Но почему именно Бимбо?

— Вспомните, что было пару недель назад.

Бреннер предпочел ничего не говорить.

— Я не имею права сказать вам и половины того, что знаю. Но вы ведь знаете, кем был Штенцль, который был застрелен на глазах у Бимбо.

— Руководителем банка крови.

— И братом руководителя Союза спасения.

Откуда мне это знать, подумал про себя Бреннер. Смерть Штенцля и его приятельницы две недели назад интересовала его не больше, чем какой-нибудь другой случай из газеты. Он только слышал, как после этого заважничали Бимбо и Ханзи Мунц. Как Бимбо перебаламутил кабинеты медсестер на всех станциях, ну чисто как голливудская звезда.

— Да, конечно, — сказал Бреннер.

— Но вы ничего не знаете о проблемах, которые были у Союза спасения с банком крови. Когда шеф Союза спасения Штенцль вытеснил своего собственного брата из Союза спасения, он не рассчитывал на то, что руководство банком крови перейдет к Лео Штенцлю.

Бреннер на это ничего не сказал.

— Но вы знаете, что Бимбо был свидетелем преступления. И вы в состоянии сосчитать, сколько будет два плюс два.

— Это вы помогли Лео Штенцлю перейти в банк крови, когда он вылетел из Союза спасения?

В четвертом классе пунтигамской гимназии во время скачек на стульях Бреннер поскользнулся и так ударился затылком о парту, что пробыл без сознания пять минут. И он никогда не забудет озабоченного взгляда учительницы, который увидел при пробуждении. Ну и теперь, конечно, большая неожиданность, что спустя тридцать семь лет на него снова смотрят так же озабоченно.

— В этом городе все не так, как прежде, — сказал Молодой, — с тех пор как Союз спасения ввел в игру политику. Без политики в этом городе могло бы выжить только одно объединение спасателей. Только пожертвования, никакой политики. Но двух союзов город не выдерживает. И вот тут вмешивается политика.