— Но ведь у Союза спасения свои спонсоры. Без рекламы фирмы «Ватцек-бетон» скоро уже не увидишь ни одной машины Союза спасения.

— Да-да, и умирающие думают, что их увозит бетономешалка вместо «скорой».

— Так ведь это приватизированная экономика. У нее свои законы.

— Приватизированная экономика, не смешите меня! Угадайте с трех раз, каким образом этот самый Ватцек получает такое количество государственных подрядов на строительство.

Бреннер пожал плечами: «Вот вам и современные идеалы».

— Но, несмотря ни на какую политику, Союз спасения был не в состоянии перегнать нас. Хотя у Штенцля и лучшие контакты с партией. — А потом Молодой тихо сказал: — Теперь он прибегнул к другим средствам.

— Вы и в самом деле думаете, что Союз спасения имеет какое-то отношение к убийствам?

— Между «знать» и «думать» большая разница, Бреннер. Точно такая же разница, как между вчера и сегодня. Вчера у меня было два надежных, опытных санитара. А сегодня один из них мертв, а второй в тюрьме. И я еще должен радоваться, что дело так быстро раскрылось. Потому что таким образом через пару дней вся эта история исчезнет из газет. А иначе нам пришлось бы сразу закрывать лавочку.

— При этом нам еще повезло, что газеты ее не очень раздувают. По крайней мере до сих пор.

— Повезло, — прочитал на потолке Молодой. — Повезло. Вы можете называть это везением. Я по крайней мере знаю, зачем все эти годы налаживал корректное сотрудничество с газетами. Зачем, наступая себе на горло, разрешал газетам прослушивать нашу связь. Вы же знаете, какое это зрелище, когда фотограф из газеты фотографирует пострадавших на улице еще до нашего приезда. Но сегодня для нас подтверждается чрезвычайная важность положительного сотрудничества со средствами массовой информации.

— Я не знал, что пресса прослушивает нашу связь.

Слабая улыбочка выкарабкалась из-под усов. Одна из тех улыбочек, которые выставляют того, кому улыбаются, таким маленьким, наивненьким идиотом.

— Вы что, никогда не задумывались над тем, каким образом газеты получают эти фотографии? Они не только наше радио прослушивают. У пожарников и у полиции они точно так же прослушивают.

Молодой сделал вид, будто не замечает, что Бреннер сердится. Но я должен честно сказать, меня бы это тоже зацепило, если бы кто-нибудь поручил мне выяснить, прослушивает ли Союз спасения наше радио, а потом рассказал, что его все равно полгорода слушает.

— Если каждый газетный проныра может прослушивать, то и для Союза спасения это тоже будет нетрудным делом.

На этот раз Молодой не считывал ответ с потолка. Зато можно было подумать, что он написан прямо на зрачках у Бреннера. Молодой наклонился вперед, а потом сказал так, как разговаривают с глупым ребенком:

— При неофициальном согласии прослушивание — дело нехитрое. Но прежде чем выдать наш код Союзу спасения, я лучше дам с себя живьем кожу содрать.

— Если газетчики знают код, то Союз спасения может получить его от них. Их нельзя назвать самыми неразговорчивыми людьми. Если уж у них такая профессия, что любую дрянь выбалтывают всему свету.

— В газетах вокруг нас поднят скандал. Мы потеряли двух своих самых ценных работников. А Союз спасения такой костер у нас под задницей развел, что только дым валит. Если так пойдет и дальше, через пару месяцев мы станем вторым номером в спасательных организациях. А это значит, что мы будем получать меньше денег от города и от страны. А это значит, меньше машин, меньше водителей. Это как цепная реакция, и через год мы будем уже вдвое меньше, чем Союз спасения. А еще через год мы можем закрываться. А вы будете искать себе новую работу, Бреннер. Так что не надо мне лекций читать. Принесите мне наконец доказательство, что Союз спасения прослушивает наше радио! И все, что вы узнаете про Союз спасения помимо этого, тоже несите мне! Чем больше, тем лучше! Мы должны предоставить полиции доказательства, что эти спасатели — гнусная организация, чтобы было ясно, кто стоит за убийствами. И смотрите не наделайте опять глупостей, чтобы еще одному из моих людей не пришлось поплатиться за это жизнью!

— А вот это вы мне должны объяснить.

— Вы думаете, почему Бимбо был убит именно в тот день, когда вы полгорода обзвонили насчет того, как можно прослушать радио Союза спасения? Очень скрытно, нечего сказать! Видимо, мне не следовало предполагать, что вы сами с этим справитесь?

Вот видишь? Одно дело бесплатные звонки. И опять же другое дело — возможность прослушивания со станции.

— Неужели вы всерьез верите, что Бимбо был убит, потому что я…

— Я знаю только, что он был убит. И именно через пару часов после того, как вы расспрашивали полгорода, как можно установить, что Союз спасения прослушивает наше радио. Так что будьте любезны в будущем постараться хоть сколько-нибудь соблюдать секретность.

При слове «секретность» Молодой трахнул кулаком по столу, не сильно, столешница-то стеклянная, но все равно очень неприятно для слуха, когда цепочка браслета стукнула по стеклу.

Бреннер поднялся, но прежде чем он успел дойти до двери, Молодой сказал еще:

— И забудьте про Ангелику с ее проблемами. Ланц покамест должен остаться там, где он находится. Пока все не прояснится. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь еще умер. Вы со своим чрезмерным рвением и так уже достаточно дров наломали.

В коридоре за дверью Бреннер вспомнил, когда в последний раз с ним так разговаривали. Чтобы кто-нибудь полчаса читал ему нотацию, а в конце еще имел наглость сказать: не читайте мне нотаций.

Он тогда после девятнадцати лет работы в полиции сразу бросил все и ушел, потому что просто не мог свыкнуться с этой манерой нового шефа. Это было уже почти два года назад.

А теперь снова до этого дошло. Да еще эта манера, в которой Молодой с легким сердцем взвалил на Бреннера вину за смерть Бимбо. Совсем как тогда этот Немец.

Сейчас ты скажешь: не обязательно в жизни все время оглядываться назад. Ни к чему эти вечно повторяющиеся одинаковые истории, это ничего не дает. А я могу одно сказать: если бы в тот момент

Молодой так сильно не напомнил ему Немеца, вся эта история кончилась бы, может быть, по-другому. Может, он бы тогда и правда как-нибудь быстро решил вопрос с прослушиванием, чтобы его наконец оставили в покое. И мы, может, и сейчас бы еще не знали, как золото попало в глотку Бимбо. И еще одно «может быть»:

Может быть, если бы Бреннер не получил назначения сделать эту скучнейшую ездку за дристунами в ЦКБ, кто знает, возможно, он бы тогда никогда не распутал это дело.

Ну конечно, раз уж ты оказался в ЦКБ, почему бы не заглянуть на минутку к Рози из ларька.

— Донорская печень? — спросила Рози.

— Против этого мне возразить нечего.

— Это мудро, — ухмыльнулась Рози. Она была не особенно высокого роста, но жилой вагончик, переделанный в киоск для сосисочной, был до того низок, что ей приходилось все время стоять немного согнувшись. А она была очень толстой. И на ее белом хирургическом халате было множество пятен от кетчупа и горчицы. А волосы у нее были огненно-рыжими, завитыми и все время такими потными, что они торчали у нее над головой, как рога. — Острой горчицы, потому что ты и сам сладкий?

— Ты что, сегодня уже на кладбище побывала?

— С какой это стати?

— Где ж ты тогда откопала эту старую шутку?

— Не наглей, малец! — ухмыльнулась Рози и шмякнула ему под нос донорскую печень.

— Малец? Да ты мне в дочери годишься.

— Гы-гы-гы. Много, значит, денег мне пришлось потратить на пластические операции, чтоб так выглядеть.

Бреннер был рад, что может ненадолго заняться своей донорской печенью. И только пару кусков спустя он сказал:

— Сегодня вот уж две недели, как ты застрелила Лео Штенцля.

— Да, ты смотри поосторожней, а то у меня сегодня опять палец свербит.

— Хорошо, если это только палец.

Теперь опять немного печенки, а потом:

— Твое счастье, что на этой стороне к музыкальному павильону у тебя окна нет. Иначе ты была бы под подозрением.