Я не знаю, могла ли Ангелика на следующее утро вспомнить обо всем и пожалела ли она об этом. Ведь она как-никак жила в одном доме с этими мужиками, превратившими подвальчик на пять минут в настоящую преисподнюю.

Я одно знаю: уж Бимбо-то точно ни о чем не жалел, потому как на следующий день он выступал просто великим героем. Он гоголем сидел в дежурке и смачно перебирал с парочкой коллег вчерашние события.

А когда вошел старик Ланц, они все сначала примолкли. Но потом тот закурил сигарету.

Ну, тут Бимбо, конечно:

— Ты, старикан, соси! Не дуй!

Остальные так заржали, можно было подумать, что этой горстке водителей вдруг выложили прямым текстом все, о чем тысячелетиями нельзя было говорить, до того их развеселило высказывание Бимбо.

Лысина у старика Ланца просто пылала, он стал почти такой же красный, как вчера Бимбо, когда Ангелика обучала его курению.

А когда еще и Ханзи Мунц, и другие набрались храбрости и пошли все более явные намеки, как вчера Ланцева дочка в полном подпитии отколола классный номер с этим Бимбо, Ланц просто вышел и докурил свою сигарету до конца уже во дворе. Но прежде, чем старик Ланц оказался в безопасности, Мунц быстренько подсчитал для Бимбо:

— Профессионалка за такое с тебя бы самое малое три тысячи шиллингов содрала.

— Это как минимум, — громко гоготал Бимбо. — И притом далеко не так хорошо справилась бы, как Ланциха.

Бреннер провел в полиции девятнадцать лет. А там всякого наслушаешься в этом роде. Тут уж нечего скрывать. Старая поговорка «Никогда не вызывай полицию при изнасиловании, потому как она уже давно на месте» в таких случаях оправдывается довольно часто.

Ну может, и не совсем поговорка, скорее шутка, которую иногда повторяли между собой полицейские. Я даже и не знаю, говорят ли так теперь, потому что старые добрые словечки постепенно все забываются. Таков ход вещей, тут уж нельзя быть старомодным и все время думать о грустном.

Но ведь в каждой шутке есть известная доля истины. И тут тоже была парочка случаев, про которые лучше не рассказывать. И тебе спокойнее будет, и мне. Но все-таки нужно сказать: по сравнению с коллегами из службы спасения коллеги-полицейские были ну просто дети малые.

Правда, у Бреннера было не много времени, чтобы размышлять об этом. Зазвонил звонок, и марш-марш бегом, мимо Ланца, который как раз загасил свою сигарету о подоконник. Из этого можно было заключить, что дела у Ланца и вправду плохи. Потому как по непонятной причине подоконники окон, выходивших во двор, для Молодого были святыней. И если бы он это увидел, никому бы не поздоровилось.

На бегу Бреннер отметил, что он и сам еще немного ощущает последствия вчерашнего вечера в погребке. Но опять же вспомнилась старая поговорка: «Где наша не пропадала». Вперед и с песней, то есть вперед, в семьсот семидесятый. Только бы не наблевать в собственной машине. Мотор, газ, и по рации:

— Семьсот семидесятый приступил.

— Семьсот семидесятый, понял. Поезжайте по срочному вызову район Пер-Альбин-Ханссон, 14! Маленький ребенок, в глазную клинику. Универсальный клей «Локтит».

— Понял.

Напарником Бреннера в этот день был Ханзи Мунц. А по рации разговаривать должен, конечно, санитар, а не водитель.

— Не спи, приятель! — Этот толстый Буттингер еще и потешался над ними по рации, потому как он уже знал, что Бреннер и Мунц вчера тоже были в погребке.

— Пошел в задницу, — ответил Ханзи Мунц. Но к тому времени он, конечно, уже давно отпустил на рации кнопку «Говорите».

Едва только они доставили ребенка с заклеенными глазами в глазную больницу, как пришел другой вызов, диализная пациентка, а потом диабетическая кома, а потом мотоциклист, и когда они наконец вернулись, было уже половина четвертого пополудни.

Несколько коллег в дежурке больше уже не казались такими веселыми, как утром. Потому как Молодой по очереди вызывал одного за другим всех участников вчерашнего вечера в погребке к себе в бюро. А теперь сразу же настал черед Ханзи Мунца.

Пока Бреннер ожидал в коридоре своей очереди, Малыш Берти остановился около него и с усмешкой спросил:

— Ты что, тоже там вчера был, или как?

— Что здесь, детский сад, что ли? За каждую кружку пива надо отчитываться.

— Наш Молодой любой воспитательнице детского сада сто очков вперед даст. Все остальные после разговора с ним выходили как шелковые.

— И Бимбо тоже?

— Когда там у него Бимбо был, Молодой так орал, что в дежурке почти каждое слово слышно было.

— Все из-за Ангелики? С каких это пор Молодой стал таким моралистом?

— Не столько из-за Ангелики, скорее из-за самого Бимбо. Тот уж слишком зазнаваться начал, он считает.

— С чего это вдруг?

— С тех пор как про Бимбо в газете напечатали, у него совсем тормоза отказали. На него уже даже некоторые сестры из геронтологического жаловались.

— Он уже и в геронтологии все подгреб?

— Да там сестры не такие уж и старые.

А в следующее мгновение из динамика раздалось:

— Санитар Бреннер, срочно, в бюро шефа.

На лестнице ему навстречу попался Мунц.

— Теперь ты! — напутствовал он Бреннера с дрожью в голосе.

Но когда Бреннер оказался в бюро шефа, его ждал сюрприз.

Молодой не стал его распекать. Совсем наоборот. Он так вежливо предложил ему сесть, как будто Бреннер был одним из пяти носителей золотого знака спонсора. Потому как серебряный знак дают за машину «скорой помощи», а золотой только за реанимобиль, а если ты знаешь, что реанимобиль — это не что иное, как операционная на колесах, то станет понятно, почему живых спонсоров однорукий может по пальцам перечесть.

За спиной у Молодого висело несколько фотографий в рамочках, на которых был снят его отец со всякими знаменитостями. Старик уже три года как умер, но Молодой счел бы, наверное, неуважением заменить его фотографии на свои собственные.

На одной был даже Папа Римский, когда он освящал машины «скорой помощи» во время своего визита в Вену пару лет назад. На губах у Папы была пыль, но не из-за того, что Папа поцеловал аэропорт Швехат, а оттого, что фотография была не очень хорошо протерта. Это было ясно из того, что у мужчины рядом с Папой та же пыль была на лице. Но как бы там ни было, такой гордой и довольной улыбки у старого шефа спасателей Красного Креста, как во время папского благословения транспортных средств, никто никогда не видел.

Из рассказов самых старых водителей и фрау Айгнер из бухгалтерии Бреннер знал, что старик был еще настоящим, как бы это лучше сказать, очень старой закваски. Ну, вроде тех японцев, что ли. Которые после пятидесяти лет в джунглях так и не поверили, что Вторая мировая война уже закончилась. Так и старый шеф сохранял в службе спасения армейский дух. Перекличка, приказной тон и все такое. А если у тебя к униформе были не черные носки надеты — смертная казнь.

Это выражение такое у водителей, когда тебя в наказание определяют на неделю в деревню, на сдачу крови. Этой смертной казни и по сей день боятся больше всего. Но сегодня ты ее можешь схлопотать только за тяжкие проступки, как начальник ремонтной мастерской, который проглядел на пятьсот девяностом неисправность глушителя. Тогда еще выхлопные газы попали в кабину к пациенту. Или случай с алкогольным опьянением два года назад, когда Ханзи Мунц толком не задвинул дверь в кабине, а потом при въезде на автобан он потерял инвалидное кресло, то есть прямо вместе с пациентом, но Мунц был подшофе, и, не заметив этого, поехал дальше. Пациент, слава богу, тут же помер, а Ханзи Мунц, конечно, отправился в Вальдфиртель на целую неделю на сдачу крови. Правда, как уже сказано, у старика ты бы схлопотал это уже за пару светлых носков.

Внешне Молодой походил на Старика как две капли воды. Только вот усов у Старика не было. А усы Молодого торчали таким острым клином, что прямо хоть бутылку с пивом об них открывай.

Казалось бы, бывшему полицейскому вроде Бреннера эти ментовские усы не должны бы броситься в глаза. Но так как оба лица были очень похожи, то усы Молодого вдруг показались Бреннеру как бы приклеенными. А если тебе вдруг усы какого-нибудь человека покажутся приклеенными, то и манеры его, то есть, считай, все эти замашки начальнические, вскоре будут казаться тебе тоже как бы приклеенными.