Подслушивать подслушивающего — это вообще какое-то извращение. Если уж что и подслушивать, то уж, пожалуйста, разговоры, а не подслушивание. Подслушивать подслушивание — это черт знает что, все равно что смотреть в зеркало, которое смотрит в зеркало. Да знаешь ты такую игру, точно. И тысячекратный ураган отражений пришибет тебя до того, что ты сам себя уже не узнаешь.

Это почти то же самое, что задуматься над думанием. Попробуй как-нибудь, пока думаешь, одновременно подумать о своем мышлении! Вот видишь, окрошку из своих нервных волокон устроить гораздо проще, чем ты думаешь.

Говорят, что даже самые толковые доктора, занимающиеся мозгом, не знают, каким образом они думают. Тем более я сейчас тебе этого не смогу доступно объяснить. Но что касается Бреннера, тут я могу тебе объяснить. Потому как у Бреннера был свой собственный метод. И можно даже обойтись без сложных медицинских терминов, чтобы объяснить тебе способ мышления Бреннера. Потому как для этого способа есть очень простое название: хандра.

Если у Бреннера была проблема, которую он не мог разрешить, то он впадал в такую хандру, что прямо невыносимо.

— Что скажешь, не пора ли Молодому поставить нам на газ автоматику? — попробовал Черни немножко сдвинуть с нуля настроение.

Но Бреннер — никаких комментариев. Он даже себе из бардачка жвачку достал, хотя обычно никогда никакой жвачки. А сегодня вот так демонстративно, мол, не могу я разговаривать, у меня рот занят.

— На прошлой неделе, — еще разок попробовал Черни, — я тут возил в Мюнхен одного пациента. Десять часов по автобану — знаешь, как от этого ботинки неравномерно снашиваются, только правый. Тут газовая автоматика была бы просто мечта.

Бреннер с таким остервенением жевал жвачку, можно было подумать, свет отключили и он вынужден генерировать аварийное электричество с помощью своей жевательной мускулатуры.

— Я когда ни посмотрю на свои ботинки, всегда правый наискосок стесан, оттого что все время на газ жмешь. Такие вещи при газовой автоматике сразу бы отпали. Ты как-нибудь взгляни на свои ботинки!

Такими приступами хандры Бреннер за свою жизнь многим уже помотал нервы. Но была и обратная сторона медали: чем больше какая-нибудь проблема портила ему настроение, тем сильнее он вгрызался в нее.

Вот почему я и говорю: «генерировать аварийный ток». Предположим, например, что в больнице отключили электричество. У них там, конечно, есть какой-нибудь аварийный агрегат, чтобы поддерживать все важнейшие приборы. Потому как отключится свет посреди операции — и привет. А с помощью такого вот аварийного тока Бреннер в этот день вроде вполне нормально делал с Черни свою работу. Он же не ронял пациентов на пол, не интубировал их в пищевод и никого не переехал.

Но это только аварийный ток, не основной. А вот тут возникает важный вопрос: куда девается основной ток, когда случается отключение электричества? Он же не исчезает, должен он где-то быть. Что делал мозг Бреннера все то время, пока он часами разъезжал на аварийном токе, произведенном его скверным настроением? Только не подумай, будто бы он сильно сконцентрировался с помощью освободившейся энергии высокого напряжения. Это ты, значит, Бреннера плохо знаешь. Бреннер был человек настолько неспособный к концентрации внимания, другого такого поискать. Ему и самому иногда это казалось чем-то вроде болезни. Чем важнее была проблема, тем менее сосредоточенным он становился. Именно это так усложняло его жизнь в полиции. Ведь чтобы сдвинуть столько несосредоточенности, требуется гораздо больше энергии, чем для того, чтобы немного сконцентрироваться…

Сейчас Бреннер размышлял о чем угодно, только не о том, как ему решить проблему с прослушиванием связи Союза спасения. Ты слушай внимательно, иначе не поймешь, каким образом Бреннер всегда ловил преступников именно с помощью своей рассредоточенности.

Итак, в половине пятого Бреннер все еще не потратил ни одной мысли на радио Союза спасения. Вместо этого он, наряду с тысячей других вещей, думал о фотографиях Папы в бюро у Молодого. Про то, как у Папы на губах было столько пыли. И как однажды Ханзи Мунц рассказал ему одну из этих своих вечных шуточек: про то, как Папа стал кандидатом на выступление в передаче «Спорим, что…», поскольку может определить на вкус любую взлетно-посадочную полосу любого аэропорта мира. Эта шутка напомнила Бреннеру про то, как они в полиции однажды арестовали вуайера. Он был из Вены, но взяли они его, когда он бежал в Тироль, уже у самой итальянской границы. Он тогда хотел смыться, потому что полиция Вены нашла его подслушивающую аппаратуру. И ведь никто не поверит, он жил в большом многоэтажном доме, где было больше сотни квартир, и каждую квартиру он прослушивал. Они тогда еще в криминальной полиции всё говорили, что этот Освальд мог бы выступить в «Спорим, что…» и узнать любую женщину из своего дома только по тому, как она стонет.

Освальд. Вот это я и имел в виду. Ведь вынесла же память Бреннера это имя на поверхность через двенадцать лет.

— Мне нужно быстренько заглянуть на почту, — сказал Бреннер своему водителю за три минуты до половины пятого.

— Тебе что, заплатить за что-то нужно?

Ну и тип этот Черни, невероятно просто. Одни деньги в башке. Но скверное настроение Бреннера теперь полностью улетучилось. Оно ему больше было не нужно — я тебе до того про аварийный ток рассказывал, вот он уже сработал. Вот и все: проблема решена, прощай скверное настроение, это и был в чистом виде механизм Бреннера.

Черни ждал в машине, и вот Бреннер выходит через пару минут из Главпочтамта и говорит своему водителю, чтобы тот возвращался домой.

— Возвращаться? Нам еще целых три ездки предстоит, прежде чем мы вернуться сможем. Да и то если повезет.

— Семьсот семидесятый, возвращайтесь! — раздалось в то же мгновение по рации, и Черни выглядел полным идиотом. Он ведь не мог знать, что Молодой дал Бреннеру это особое задание. И тем более откуда ему было знать, что Бреннер позвонил толстому Буттингеру прямо в центральную диспетчерскую.

Ты скажешь, он мог бы просто передать по рации прямо из машины. Но ведь тогда все бы это услышали, вот о чем ты не подумал. Включая Союз спасения. Видишь, вот такие мелочи и отличают детектива. Он идет себе в вонючую телефонную будку, а наш брат, может, и погнушался бы, строя из себя важную персону, передал бы все толстяку Буттингеру по рации.

Когда Бреннер очутился в своей квартире, он еще битый час говорил по телефону и в половине девятого уже сидел в кафе «Аугартен». А без четверти девять туда же пришел господин Освальд.

В таком элегантном костюме Бреннер его сначала даже и не узнал. Потому как за двенадцать лет господин Освальд стал лет на тридцать старше.

Дело было главным образом в седых волосах. Только присмотревшись внимательнее, можно было понять, что он совсем не такой уж старый.

А здороваясь с Освальдом за руку, Бреннер с близкого расстояния разглядел, что тот выглядит не невероятно старым, а невероятно жалким.

Ведь если в наше время у тебя такое хобби — подглядывать, то чаще всего ты оказываешься более уязвимой и тонко чувствующей стороной.

Поэтому Бреннер ничуть не удивился, что господин Освальд прочитал его мысли.

— Я старый человек, — это первое, что сказал Освальд.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят один.

— В наше время это не возраст, — благодушно сказал Бреннер, как будто его самого отделяли от полтинника еще целые десятилетия.

— У меня с этим никаких проблем, — с тонким пониманием улыбнулся господин Освальд. — Вот в молодые годы у меня были проблемы. И вы знаете, какие.

— Я бы сейчас тоже не хотел стать молодым, — заверил Бреннер.

Господин Освальд заказал себе минеральную воду. В замызганном пригородном кафе этот элегантный господин смотрелся так же неуместно, как проглоченная фотография в содержимом кишечника.

— В моей жизни, слава богу, давно уже наступил покой. Я уже девять лет как женат. А юношеское заблуждение, благодаря которому вы со мной познакомились, похоронено в прошлом еще раньше.