Анник и Седа долго поджидали их в парке имени Гукасяна. Наконец друзья появились.

— Здравствуйте, красавицы! — издали крикнул Аргам. — Будьте великодушны и простите нас за невольное опоздание!

— Здравствуйте и до свидания! — отрезала Седа. — Напрасно беспокоились — могли бы и вовсе не приходить.

Аргам поклялся, что мать Каро послала их куда-то, поэтому они и опоздали. Каро краснел от клятв товарища, не подтверждая, но и не отрицая его слов. В конце концов примирение состоялось, они поели мороженого и, перекидываясь шутками, поднялись в Норк. Отовсюду доносились звуки музыки и песни — словно все население города пришло сюда в этот воскресный день.

Полакомились тутой и, усевшись на траве под молодыми деревцами, стали спорить о литературе. Аргам так и сыпал афоризмами, Анник лукаво поддевала его, не на шутку раздражая этим Седу. Каро, как всегда, молча слушал товарищей. Потом Аргам прочел свое новое стихотворение. В нем говорилось о том, что улыбка любимой сияет подобно ясному, солнечному утру; переливается, звенит ее задорный смех — в жизни, в мире и в душе поэта… Но если злобные ураганы станут угрожать родине, если взовьется алое знамя, зовущее в бой против врага, поэт, не дрогнув, пойдет против всех бурь, чтобы всегда излучала радость любимая девушка…

Аргам прочитал стихотворение и уверенным взором окинул товарищей: он был убежден, что услышит только похвалы.

В эту минуту о скалу напротив с шумом ударился камень и, отскочив, пролетел над самой головой Аргама. Растерявшись, все вскочили на ноги. На скале показался парень в светлой кепке, со свисающим на лоб черным чубом.

— Эй, куда вы с этими сороками притащились? — крикнул он.

Смуглое лицо Каро побледнело, челюсти сжались. Он молча шагнул к парню.

— Не стоит с хулиганом связываться, — схватил его за руку Аргам. — Брось, Каро!

Но Каро стряхнул его руку, быстро нагнал незнакомца и, крепко ухватив за шиворот, раза два сильно тряхнул. Парень съежился, присмирел. Каро подвел его к девушкам и заставил извиниться перед ними…

Этот парень был Бено Шароян — ныне красноармеец транспортной роты. Как он смущался первое время, встречаясь с Анник!

…Когда они спустились с Норка, Аргам всю дорогу молчал. Еще не дойдя до улицы Абовяна, они заметили волнение, охватившее весь город. Перед громкоговорителями толпились люди.

В парке имени Гукасяна, куда они зашли, яблоку негде было упасть. Вот тут-то они и услышали весть о войне. Начались митинги — в учреждениях, на заводах, в институтах. На другое утро все четверо опять встретились на обычном месте. Сидя на скамейке в парке, они обсуждали свое будущее. Аргам заявил, что хочет добровольцем отправиться на фронт. Каро хранил молчание.

— А что ты решил? — спросила его Седа.

— Пока ничего не решил, подумаю, — уклончиво ответил Каро.

Седа выразительно поглядела на Анник.

— Оно понятно, подумать надо, — иронически заметил Аргам, — война — это тебе не хулиганов пугать.

Каро поднял голову и уставился на Аргама; он словно получил пулю в грудь. Девушки поняли, что происходит в душе у Каро. Анник схватила его за руку. Но Каро отвел ее руку и быстро ушел. Обе девушки начали упрекать Аргама за неосторожные слова. Сперва он защищался, потом сам пожалел о своем поступке и признал, что допустил ошибку.

— Да и Каро странный, — заметила Седа. — Стоило ли из-за этого бросать нас?

Аргам теперь сам стал защищать товарища. Каро трудно сразу решиться… После того как умер его отец, мать разбило параличом, и она прикована к постели, сестра в этом году кончает школу; кроме него, некому их кормить… Надо его понять…

При этих словах Анник вышла из себя:

— Это ты должен был его понять и не говорить ему гадостей!

Аргам говорил еще что-то, но Анник уже не слушала.

Мимо проходили, спеша и громко разговаривая, группы людей. По улицам молниеносно мчались машины, гремели трамваи. Прикрыв лицо веткой сирени, Анник задумалась.

У края клумбы примятая алая, цвета крови, гвоздика трепетно тянулась головкой к солнцу…

На другой день состоялся митинг комсомольского актива. Выступил и Аргам, прочитавший свое новое стихотворение. Говорил еще кто-то. А потом председатель дал слово секретарю комсомольской организации типографии Каро Хачикяну…

После митинга Анник увидела в фойе Аргама вместе с Каро и Седой и подошла к ним. Аргам восторженно говорил:

— Вернусь живым с фронта — обязательно напишу большой роман!

— Не знаю, каков будет роман, но твое стихотворение мне не понравилось, — заметила Анник.

— А что тебе в нем не понравилось?

— Дай текст — скажу.

И началась обычная перепалка.

— Тебе, Анник, ничем не угодишь! — заметила Седа.

…То было четыре месяца назад. А теперь Аргама раздражают дружеские слова Анник. Не хочется ему слушать «агитатора». Неужели это тот самый Аргам?

Анник продолжала:

— И зря ты прервал дневник. Помни, ты решил написать большой роман.

Аргам холодно улыбнулся.

— Я говорил — если вернусь живым…

И, опустив голову, начал разматывать ослабевшие обмотки на левой ноге.

Мимо, поглядывая на сидящих, проходили Тоноян и Мусраилов. Аргам окликнул их. Алдибек приветливо поздоровался с Анник. «Опять появилась эта красивая пташка».

— В жизни не видел армянской девушки-воина! Вот русских видел много, — сказал Мусраилов, глядя на Анник.

— Ну вот и смотрите! — отшутилась Анник.

— Смотрю и очень рад.

— А узбекских девушек разве нет в армии?

— В других местах, может, есть. Если увидите, сообщите мне.

Арсен смотрел на плащ-палатку Аргама, из-под которой торчали примятые мокрые колосья.

— Чего ты хлеб портишь? — спросил он. — Грех его топтать.

— Какой хлеб?

— Да пшеницу, которую ты под себя подостлал. Ничего другого не нашел?

Тоноян вытянул пучок колосьев, растер в руках, очистил зерна от шелухи и, держа их на ладони, с горечью посмотрел на них. Затем перевел взор на виднеющееся в просвете деревьев поле с бесчисленными копнами; брошенные хозяевами, они мокли под дождем.

— Жаль хлеба! — вздохнул он и, бросив зерна в рот, принялся жевать их.

— Да все равно немцу достанется, — заметил Аргам.

— Почему? — удивился Тоноян. — А мы-то на что здесь?

В это время Тонояна окликнул Ираклий. Он глядел на опушку леса: там проходили три человека в гражданской одежде.

— А ну, пойдем узнаем, кто такие. Живо! — приказал Микаберидзе.

— Мы с Тонояном пойдем, — отозвался Бурденко и, схватив винтовку, побежал навстречу идущим. Через минуту его догнал Тоноян. Приблизившись к незнакомцам, Тоноян и; Бурденко остановили их:

— Стой! Кто такие?

Идущий впереди улыбнулся в ответ и обратился к товарищам:

— Ребята, это наши! Вот хорошо!

— А вы кто такие? — снова спросил Бурденко.

— Я — младший лейтенант, а это мои бойцы.

— А форма ваша где?

— Да мы из окружения вышли, — ответил незнакомец, объявивший себя младшим лейтенантом. — Семь дней тайком пробираемся, нашу часть ищем. А вы что, новички? Навидаетесь еще, значит… Эх, умеет воевать, мерзавец, и техника у него, и тактика, три армии окружил! А мы из-под самой Полтавы пробираемся. Гонит танками, от самолетов деваться некуда, так много их, проклятых! Хорошо, что до своих добрались! Нет ли у кого закурить, ребята?

— Ты не болтай тут, документы покажи! — оборвал Бурденко. — Посмотрим, что ты за младший лейтенант.

«Вышедший из окружения» младший лейтенант улыбнулся и, обращаясь к своим, заметил:

— Видно, свежие еще, новички.

Это был смуглый парень, отлично говоривший по-русски. Он вынул из кармана документы и протянул Бурденко.

— А переоделись мы, чтоб замаскироваться: ведь из окружения выходили.

Пока Бурденко со всех сторон разглядывал документы, Тоноян вплотную подошел к незнакомцу и спросил:

— Кто ты по национальности?

— А в чем дело?

— Я тебя спрашиваю: кто ты по национальности?