Каждое слово этого постоянного вопроса лилось не из уст, а вырывалось из кровоточивших сердец вместе с жарким дыханием.

Кому не пришлось увидеть отступление 1941 года, тот едва ли сможет представить себе ту огромную, не вмещающуюся в человеческой душе боль и злобу, которую переживал каждый боец и которая рождалась в сердцах миллионов советских людей.

…И вот наконец пришел приказ закрепиться и завязать бои.

Рано утром майор Дементьев с наблюдательного пункта оглядывал в бинокль места, которые, по его убеждению, должны были стать сегодня полем горячих боев с противником. Накануне ночью к нему пришли генерал Галунов и начальник политотдела Федосов. Генерал лично проверил линию обороны, все огневые точки, позиции батарей — и при всей своей придирчивости не нашел никаких погрешностей и упущений.

— Мы надеемся на тебя, покажи свой талант, — сказал генерал Дементьеву.

Похлопав по спине майора с добродушной фамильярностью старшего по положению, он вернулся в штаб.

Федосов с Аршакяном обошел все батальоны, провел беседу с политработниками, командирами и бойцами. Начальнику политотдела рассказали, что боец Тоноян ворчал: «Зря мы отступаем».

— Говорили вы так? — обратился Федосов к стоявшему перед ним Тонояну, разглядев в темноте лишь его высокую фигуру.

— Говорил, товарищ начальник политотдела.

Их слушали и остальные бойцы взвода.

— Чем вы занимались до войны?

— Был бригадиром колхоза.

— Хорошее дело. Я и сам из крестьян. А председателя случалось критиковать?

— Случалось, товарищ начальник политотдела.

— В колхозе спорить и критиковать руководителей можно и нужно. А здесь, друг, это не разрешается. Придется вам изменить свой характер, вот в чем задача! Партия назначила меня от своего имени говорить с вами. Скажите — вы мне верите?

— Конечно, верю, товарищ начальник политотдела.

— Ну, так слушайте, что я вам скажу. Верховное Командование знает, что мы отступаем. Оно все видит, знает, что теперь мы остановились здесь, у реки Коло-мак, и дадим сражение неприятелю. Вам настоящего сражения хотелось? Сражайтесь! Герой тот, кто хорошо выполняет приказы. Приказано отойти — отходи с толком; приказано нападать — с толком и смело нападай! В колхозах у вас были производственные совещания — это хорошо. В армии же нет времени для споров и приказы не ставятся на голосование, товарищ Тоноян! Понятно?

— Понятно! — вместе с Тонояном ответили и все остальные бойцы, лиц которых также не было видно в темноте.

После ухода начальника политотдела Гамидов пошутил:

— Мало-мало привыкнешь, товарищ Тоноян!

— В каждом доме один управляет, — подтвердил Мусраилов. — Хозяин знает свое дело!

Бурденко в темноте дружески хлопнул Тонояна по спине.

— Умней мы с тобой становимся, братец! Ну, давай копай.

И они еще усердней стали отрывать окопы.

Ночь прошла, утренний туман рассеялся.

Тоноян, работавший без отдыха всю ночь напролет, не проронил ни слова, не отозвался ни на одну шутку. На него сильно подействовало замечание начальника политотдела: «придется вам изменить характер, товарищ Тоноян»…

Майор Дементьев рассматривал в бинокль раскинувшиеся перед ним пространства. Движения неприятеля пока не замечалось. Местность была пустынна и безмолвна: бесконечные холмы и впадины, холмы и впадины. Казалось, что это замерзло море во время сильного волнения. Покрытая инеем, сверкала в балках пожелтевшая осенняя зелень. Там и сям виднелись зеленые еще кусты шиповника.

Дементьев и начальник его штаба Кобуров были довольны. Окопы отрыты по всем правилам военного искусства, как говорится — «полного профиля», и так умело замаскированы, что и своим-то с близкого расстояния трудно их обнаружить. Для защиты от воздушной разведки их прикрыли травой и кустами. Для бойцов оставлены были небольшие щели, служившие и для наблюдения и как амбразуры.

Эта огромная работа была выполнена за одну ночь, и в ней вместе с бойцами полка участвовали и подразделения, переброшенные из тыла. Окопы рыли также политработники и командиры. В шутку и. серьезно повторялись известные слова Суворова: больше пота на учебе — меньше крови в бою. Ложные окопы были также достаточно глубокими и в случае необходимости могли быть превращены в новый рубеж обороны. Пока же они служили лишь для того, чтобы ввести неприятеля в заблуждение, хотя подобные приемы Дементьев и не считал серьезными: «Фашист тоже не дурак…»

Лейтенант Атоян молча стоял рядом с Дементьевым. Еще не было необходимости применять код, и он пока выполнял лишь то, что ему приказывали майор Дементьев и Кобуров.

— Ну, Кобуров, отправляйтесь на КП! — распорядился майор Дементьев. — Следите, чтобы связь с соседями действовала безотказно. Уделяйте стыкам постоянное внимание. Держите постоянную связь с пушкарями.

Дождя не было, хотя небо заволокло тучами; дул холодный северный ветер. Майор Дементьев был по-обычному хладнокровен и невозмутим. В его голубых глазах нельзя было заметить и тени тревоги, на лбу не было ни одной морщинки, хотя он с затаенным нетерпением и беспокойством ждал появления врага. Этого ждали все командиры и рядовые бойцы, ждали сестры и врачи санбата. Ждали все. Нет более тревожного момента, чем тот, когда ждешь неприятеля; нет положения более напряженного, чем то, когда враг молчит и не знаешь, что он замышляет.

К Дементьеву на наблюдательный пункт прибыли из батальонов Аршакян и комиссар Микаберидзе. Комиссар сумел найти время и соскоблить приставшую к сапогам липкую грязь, был, как всегда, тщательно выбрит.

— Вот за это люблю! — взглянув на него, похвалил командир полка и обратился к Тиграну: — А мы с вами немножко разленились. Это не годится, друг!..

Поглядывая то в бинокль, то на политработников, майор продолжал:

— Четыре месяца воюем, братец, пора уж научиться воевать толком!

— Это другие четыре месяца воюют, мы только начинаем, — заметил комиссар.

Майор отвел от глаз бинокль.

— Этими «другими» и были как раз мы! Если человек будет извлекать уроки только из своего опыта, разум его останется убогим. Итак, комиссар, прошу тебя отправиться в штаб, на КП. Ваше дело обеспечить тыл. Когда понадобится, пожалуете сюда… А старший политрук, если хочет, может остаться у меня. Что-то подозрительно это затишье. Плохо будет, если они не начнут. Уточним время, товарищи: шесть часов двадцать семь минут. Допустим, что работают правильнее мои часы…

Впереди вспыхнуло белое пламя, и воздух дрогнул от взрыва снарядов. Оглушенные поля сразу откликнулись тысячеголосым эхом.

— Начинается! — проговорил Дементьев. — По тылу бьют — примерно по резервным позициям.

Тигран хотел было приподнять над бруствером голову в тяжелом темнозеленом шлеме, чтобы взглянуть в сторону вражеской батареи, но майор удержал его за руку:

— Не надо. Пока ничего нельзя разглядеть.

Спустя минуту неприятельский огонь усилился. Позади резервных позиций, словно завеса, поднимался к небу дым. Дементьев взял телефонную трубку, чтоб связаться с Кобуровым.

— Ну как, стратег, не страшно?

Голос Кобурова глухо раздавался в телефонной трубке, и Тигран ничего не мог разобрать.

— Хорошо, — сказал Дементьев и положил трубку.

Позвонили. Телефонист-красноармеец сообщил, что звонит «пятисотый». Это был генерал Галунов. Майор взял трубку.

— Слушаю, товарищ «пятьсот».

— Все по-прежнему, — выслушав генерала, доложил майор, — ждем. Соседа?.. Да, не забудем.

Не было уже ощущения сырости и холодного ветра. Точно согревался, накалялся день.

Внезапно слева над опушкой леса появились вражеские самолеты и стремительно пронеслись низко над окопами. Дементьев и Тигран легли на дно воронки. Один из самолетов пролетел слева от них, едва не коснувшись крыльями земли. Спустя минуту за линией обороны послышался страшный грохот. Дрогнул бруствер, в щели между бревнами блиндажа на бойца-телефониста посыпалась земля. За первым взрывом последовали новые, а спустя немного уже слышался только вой снарядов.