— И это все?

— Все! — подтвердил Аршакян. — Я не верил собственным глазам и ушам, — добавил он.

Лицо Федосова было хмуро и сосредоточенно. Помолчав, он взглянул на Аршакяна:

— Идите в санбат, с раной шутить нельзя…

…Внезапное смятение, подобно холодному смерчу, пронеслось по окопам. Воины, отбившие атаку врага пережившие радость первой победы, вновь были охвачены тревогой, которую испытывает человек в ожидании нового боя. Эта тяжкая тревога рассеивается во время сражения. После удачного боя она превращается в смешанную с болью радость, после неудачного — в горькое и страшное воспоминание.

Во время артиллерийского огня врага боевое охранение доложило, что пять танков противника идут в атаку. Все виды артиллерии — и полковые и приданные пехоте артиллерийские подразделения — одновременно открыли ураганный огонь. Бойцов, поджидавших неприятеля в окопах, больше оглушал грохот своей артиллерии, нежели разрывы снарядов неприятеля, страх перед которым постепенно притуплялся, не вызывая уже той острой реакции, как в первые дни или хотя бы в это утро. Казалось, что прошло много времени — словно день необычно удлинился.

Но где же танки? И чем вызвано беспокойство бегущих по извилистому окопу командиров?

Аргам несколько раз смотрел в ту сторону, откуда должны были подойти танки. Он ничего не видел, кроме разрывов наших снарядов далеко в поле, у кустарника, и густых клубов черного дыма. Все готовили связки противотанковых гранат, бутылки с зажигательной смесью. Аргам тоже положил на бруствер связку, справа от нее бутылки и снова посмотрел в поле.

Разрывы снарядов приближались, слышались уже справа и слева от расположения батальона, а танки все не показывались. Тревога усиливалась не столько от страха перед танками, сколько от общего напряжения, от вида хмурых лиц и от абсолютной молчаливости, охватившей всех воинов, даже Миколу Бурденко.

— Не видно, ничего не видно! — шепнул Тонояну Аргам.

Тоноян не ответил. Он даже не взглянул на Аргама. Но хорошо и то, что он здесь, рядом с Аргамом. Тоноян прижался грудью к брустверу, и Аргам видел напрягшиеся жилы на его шее и гневно прищуренные глаза.

— Смотри, — произнес Тоноян спустя минуту. — Идут, вот один… второй…

Вначале Аргам от волнения ничего не увидел. Только спустя минуту он заметил вынырнувший из густого дыма танк. В то же мгновение послышался гул его мотора — тот самый гул, который он столько раз слышал во время парадов.

Левее первого танка вырос второй и исчез в расселине, а первый, казавшийся вначале маленьким, постепенно стал увеличиваться. То зарываясь носом при спуске, то поднимая, подобно слону, хобот, катился он вперед по объятому дымом полю.

— Ползет, гад! — пробормотал сквозь зубы Бурденко.

Танк время от времени останавливался на одно неуловимое мгновение: в этот момент из его орудия извергалось дымное пламя, и он снова катился вперед.

— Что лучше — связка гранат или бутылка?

— Вблизи лучше гранаты, только надо, чтобы под гусеницы попало, — ответил Бурденко. — Но постой-ка! Что это?

К окопам слева от ложных резервных позиций подползал другой танк. Он был охвачен пламенем.

— Горит! Кто его подбил, как туда подоспели?

Вокруг пылавшего танка еще взрывались снаряды, суетились фигурки людей.

— Фашисты-то, фашисты! — крикнул Бурденко. — Всыпали им по первое число. Кто бы мог сделать это? Ух, и всыпали! А этот все ползет, гад!..

Первый танк уже приближался к переднему замаскированному окопу. Аргам ясно видел зеленоватую громаду, колышущуюся, словно на волнах. Танк еще раз остановился, снова из его хобота вырвалось белое пламя, и в то же мгновение перед окопами раздался оглушительный грохот. День померк, земля как бы перевернулась.

…Мусраилов бинтовал Тонояну голову, двое бойцов подняли кого-то на носилках. Кто это? А, это Эюб, только смуглое лицо его почему-то побелело.

Вокруг окопов рвались снаряды, через брустверы с жужжанием перелетали пули. Все это казалось теперь привычным… Аргам даже не вслушивался в эти звуки.

Он полностью пришел в себя, вспомнил, где он находится, и спросил товарищей:

— Кто подбил танки?

— Артиллеристы.

Аргам увидел трупы, валявшиеся вокруг подбитых танков, на расстоянии тридцати — сорока шагов. Вот они, гитлеровцы, те самые, которые пришли убить его, Бурденко, Тонояна, Микаберидзе! Дрожь прошла по его телу.

Это были обыкновенные человеческие фигуры, в разных позах разбросанные по земле. Один лежит на спине, словно мирно спящий человек. У другого голова запала в какую-то ямку, одна нога торчит в воздухе, виден каблук ботинка, и не видно ступни — кажется, будто нога имеет только пятку. Третий привалился спиной к танку, фуражка свалилась, он точно сидит; волосы его красны, и лицо красное, щеки, губы — тоже.

Заметив, куда смотрит Аргам, Ираклий подошел к нему.

— Бой был, настоящий, горячий бой!

Как хорошо, что есть Ираклий, есть товарищи, что Аргам слышит их веселые голоса! Какая хорошая штука жизнь!..

Однако испытания дня этим не ограничились. Перед вечером фашисты предприняли новую атаку, на этот раз без танков. Шла пехота, и не рядами, а мелкими группами. И хоть силен был огонь по окопам, все же были ясно видны бегущие вперед и часто-часто падающие на землю человеческие фигуры.

Аргам стрелял, как все. Бежавшие вперед гитлеровцы то и дело падали и оставались лежать на земле.

Ему казалось, что они падали и от его пуль. Второпях он стрелял в сторону бегущих групп, не целясь.

Атакующие приближались к передним окопам. Раздалась команда перейти в контратаку. Аргам ясно расслышал слова: «Во имя родины вперед!» — но не понял, что нужно делать, что должен делать он сам. Из окопа выскочил Ираклий, потом Аргам увидел затылок Бурденко, промелькнул Тоноян с обмотанной бинтами головой…

Почти весь батальон был уже впереди, когда Аргам наконец выбрался из окопа и бросился бежать с винтовкой наперевес.

Фашистов он не видел, перед ним были только спины товарищей. Пороховым дымом наполнились ноздри, открытый рот.

Он ускорил бег, напрягая все свои силы, не чувствуя, что вокруг рвутся снаряды, свистят пули, не ощущал никакого страха, не замечал, что другие стреляют на бегу. Навстречу бежали фашисты — в зеленых шинелях, зеленых шлемах, с лицами словно тоже зелеными.

Аргам опустился на колено, выстрелил, оттянул затвор; гильза выпала, он снова спустил курок, но на этот раз выстрела не последовало.

Он опять отстал от товарищей. Заметив, что все бросаются в какие-то траншеи, и сам спрыгнул за ними. Это были ложные позиции, и там оказались наши бойцы, они стреляли из станковых и ручных пулеметов. И когда они добрались сюда?

Фашистские солдаты группами бежали к окопам. Среди них разорвалась граната. Несколько человек упало.

Но вот одна из групп двинулась прямо на Аргама. Он заметил, что товарищи швыряют гранаты, тоже сорвал с пояса гранату и метнул ее в бегущую группу. Гитлеровцы приостановились. Но его граната не взорвалась. Почему не взорвалась? Аргаму не пришло в голову, что он не выдернул кольца. В воздухе мелькнули другие гранаты, упав среди той же группы, разорвались — одна, вторая, третья. Из атакующих продолжал бежать только один, прямо к брустверу, за которым стоял Аргам. Он направил винтовку на эту громадную зеленую фигуру, спустил курок.

Гитлеровец рухнул ничком прямо на Аргама, увлекая его за собой на дно окопа. Выбравшись из-под убитого, Аргам встал на ноги и открыл затвор. Патронов больше не было. Он вставил обойму, но, вместо того чтобы выстрелить, вспомнил об упавшем в окоп фашисте, обернулся и посмотрел на него.

Гитлеровец лежал ничком, с окровавленным затылком; одна его рука осталась под грудью, другая была вытянута вдоль туловища. На указательном пальце белело кольцо, на руке была какая-то повязка. Ни звука — уже не человеком, а безжизненной массой был тот, кто еще недавно стрелял в него.