«…Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

Политработники переписывали доклад и речь Сталина, не дожидаясь, пока они будут опубликованы в печати: надо было быстрее сообщить тем, кто еще не слышал. Созывались совещания, длившиеся очень недолго. Все было сказано, все было ясно. Сталин напоминал, что над страной нависла опасность, которая не только не уменьшилась, а, наоборот, еще более возросла. Но «враг не так силен, как изображают его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен черт, как его малюют…».

Аршакяну показалось, что Сталин знал об упаднических настроениях генерала Галунова и его слова о «перепуганных интеллигентках» относятся именно к Галунову. Правда, их немного, галуновых, но они есть…

Тигран не считал себя героем — он часто бывал недоволен собой, но новые, окрылявшие его мысли вселяли глубокую веру в собственные силы и возможности.

Перед рассветом стрелковые подразделения полка майора Дементьева, одетые в белые маскировочны халаты, рота за ротой продвигались к маленькому городу Вовче. Это не было наступлением по всем тактическим правилам, когда атака подготавливается предварительным артиллерийским обстрелом, а боевые порядки пехоты переходят в наступление лишь после «обработки» оборонительного рубежа противника снарядами и минами.

Даже свято следующий букве устава капитан Кобуров и тот не возражал против плана майора Дементьева: ночью войти в город с разных сторон отдельными группами, держа пока в бездействии артиллерийские и минометные батареи; лишь на рассвете, когда возникнет необходимость, артиллерии будет дано указание бить по противнику с ближайших расстояний прямой наводкой.

Точная разведка — это половина успеха. А разведка, несомненно, выполнила свое дело хорошо. Трудности выявления огневых гнезд противника были преодолены; надо было двигаться напролом и застать врага врасплох, ударив одновременно по всем направлениям и по всем точкам.

Все верили в успех операции, так как участки действия каждого подразделения были указаны с предельной точностью, на карте отмечены все огневые точки врага и расположение его сил.

Эта вера жила в капитане Кобурове, но вместе с тем он испытывал и чувство неудовлетворенности. В боях такого характера с самого начала сражения роль штаба и даже командира полка умалялась, а нередко становилась прямо неощутимой.

В подобных случаях все искусство военной науки надо было вложить в подготовку боя. А уж в течение боя командир батальона будет играть значительно меньшую роль, нежели любой командир роты. Успех в основном должны обеспечить командиры взводов и отделений. Капитан мечтал о крупных сражениях, в которых, по его убеждению, только и мог выявиться большой стратегический талант. А это напоминало скорей партизанскую вылазку: бой мелкими группками, взводами и отделениями… Как далеко было все это от того, о чем мог мечтать вооруженный знаниями командир!

Дементьев, наоборот, был воодушевлен именно тем способом нападения, который избрал сам. Не желая выдавать свое волнение подчиненным, он шел позади передвигавшегося небольшими подразделениями полка и старался представить, какие неожиданности могут им встретиться. Главным для него было освобождение Вовчи, а не способы, при помощи которых будет достигнута эта цель. И если средства, избранные сегодня, позволят освободить Вовчу с малыми потерями или, в идеальном случае, во что ему не верилось, совсем без потерь — значит, на сегодня именно эти средства наиболее целесообразны.

Зная наперечет всех командиров и бойцов своего полка, он думал о том, какая судьба ждет каждого из них. Вот они молча идут сейчас на штурм города. Каждый знает, что будут убитые, что и сам он может не увидеть зимнего рассвета над полями. Знают и идут, поборов страх, который живет в душе каждого человека. Витязей, подобных мифическим героям, не было и нет. И ему, командиру полка, знакомо чувство страха. Должно быть, многие бойцы считают своего майора неустрашимым. И это хорошо. Хорошо, когда человек думает, что другие свободны от слабостей, присущих ему самому! А истинный герой — это тот, кто способен усилием воли подавить в себе страх, не теряться при выполнении долга. Сознание таких людей всегда остается ясным.

«Так и мы идем в бой…» — думал Дементьев.

Неслышно, совершенно сливаясь с белым полем, роты подходили к предместьям города. Стояла лунная ночь, но легкие облака закрывали небо; все кругом тонуло в молочной мгле.

Группа во главе с командиром полка остановилась в условном месте.

Время шло, напоминая о себе каждым ударом сердца. Десять минут, пятнадцать минут, полчаса…

Похожие на привидения белые фигуры людей отделились от снега лишь тогда, когда до командира полка осталось всего два шага.

— Товарищ майор, у окраины, именуемой «Мельницы», уничтожено боевое охранение противника!

Чуть позже раздался выстрел. Майор вскочил на ноги.

— Что такое? Эх, не вышла тихая работа!

Однако выстрелов больше не последовало. Прошло еще десять минут, и снова появились белые фигуры.

— Товарищ майор! Боевое охранение противника на дороге, ведущей из Вовчи в Шебекино, уничтожено.

Командир полка узнал по голосу уроженца Вовчи, который ручался за сведения, собранные его сестрой. Боец стоял, вытянувшись перед Дементьевым; за ним, отстав на шаг, стояли еще двое.

— Было три пулеметных точки и девять человек — точь-в-точь как доложила разведка, — прибавил Николай Ивчук.

Майор проговорил, желая сделать бойцу приятное:

— Вот спасибо сестре, молодец девушка!

Обернувшись к бойцу, принесшему первые известия, командир полка спросил:

— А как у «Мельниц»?

— Там тоже три точки было. На каждую напало по двенадцать человек наших бойцов; все обошлось тихо.

— Три?

— Точно так.

— И это соответствует! Так за дело! Условные знаки те же. Начинаем…

А город в это время спал беспокойным сном.

Седьмой день оккупации, как и все предыдущие, показался жителям целой вечностью.

— Не спишь, Шура? — спросила мать, садясь в постели. — А я думала — заснула.

— Нет, мама, не сплю. Чего тебе?

— Не верится мне, Шура, хоть и своими глазами видела, а не верится, что приходил Коля. Видела его, обнимала, на руках еще осталось тепло его поцелуев, а все не верится! Словно во сне было; а сон такой хороший, что я сразу стала счастливой. Боюсь, что не повторится он больше… Ну, скажи, Шура: неужели не во сне это было?

Девушка подняла голову, откинулась на подушку. Комната тонула в полутьме. Фитиль лампы без стекла был прикручен почти до конца; лампа не светила, но и не гасла. Шура испытывала такую же тревогу, но старалась ободрить мать.

— Слишком ты себя мучишь, мама, нельзя же так, честное слово!

— Нельзя? А я уж не знаю, что можно и чего нельзя.

— Нельзя так мучиться и переживать!

— Э, Шура, ты и сама знаешь, что такими словами… Да разве можно не думать?!

— Ты слишком уж боишься, мама. Не знаю, чего ты так сильно боишься.

— Очень многого, Шурочка. Разве мало страшного? Боюсь за жизнь папы и Коли, за тебя и Мишу, за всех.

— Боязнью ничего не спасешь, пойми!

— И это знаю.

— Раз знаешь, будь немного мужественней!

— Да как же это сделать?

— Держись крепче.

— А чем же я слаба, Шура?

Дочь промолчала. На этот вопрос трудно было ответить. В самом деле, чем же слаба ее мать?

— Я не слаба, Шурочка, — заговорила снова мать. — Завтра же я могу взять дубину и ударом по голове угробить любого из них. Но поможет ли это делу? Я не трусиха, а только не знаю, что мне делать. В глазах у меня темнеет, бреду во мгле и сама на себя сержусь, что не могу различить дорогу. И странные чувства рождаются в сердце. Вот, например, я гордилась твоей красотой, а теперь мне бы хотелось, чтобы ты была некрасивой, очень некрасивой. Подумай только: мать желает своему ребенку уродства! Это ведь ужасно, Шура!