А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка.

Да, тяжелым был тот год!

Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче!

За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их.

Аниной маме Леня не нравился.

— Деревенщина, — как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. — «Нонича», «кажись»… И одет-то как: только лаптей не хватает…

Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: «Ужо-кажись». Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга.

— Он с каждым месяцем все чище говорит, — сердито возразила она. — Наша Сугробиха ему вчера даже «пять» по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка «пятерку»!..

— Что ты раскипятилась? — поджала губы мать. — Я же ничего…

С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой.

Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее «вслепую» легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус.

В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал.

Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой…

А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам.

Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша.

Леня снял цепь — огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, «для страху», как говорила сторожиха, — отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему!

Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым дорожкам. Вдох — раз — два — три!.. Выдох! Вдох — раз — два — три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич.

Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде.

Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко.

Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти.

«Ничего. Не опоздаю…»

Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать «разминку».

Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь — завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания.

— Закаляемся?! — кричали мальчишки.

— Привет от братьев Знаменских![3]

— Газуй, Леня!

— Мимо школы не проскочи!.. — засмеялась Аня Ласточкина. — Первый урок — контрольная!..

Милиционер, стоящий на перекрестке у школы, тоже не удивился, видя паренька, бегущего зимой без пальто и шапки. Даже улыбнулся. Милиционер тоже знал: тренировка.

В школе плавания было три группы: первая — для неумеющих плавать, вторая — для плавающих, но слабо, и третья — для пловцов-разрядников.

Кочетова зачислили во вторую группу. «Для ровного счета», — как острили ребята. В группе было тридцать девять человек. Леня стал сороковым.

Тренер оказался человеком умным и знающим, но очень суровым.

— Итак, займемся плаваньем по-настоящему! Главное — не ленись! — заявил Галузин Лене, когда тот впервые пришел в школу плавания.

Леня быстро разделся, торопливо сполоснул тело под душем. Подбежав к бортику бассейна, хотел прыгнуть вниз, но тренер резко засвистел.

— Ты зачем сюда пришел? — сердито спросил он.

— Плавать…

— Не плавать, а учиться плавать, — нажимая на слово «учиться», поправил Иван Сергеевич. — Без команды в воду не лезь! Пошли…

Он повернулся спиной к Лене и зашагал в соседнюю комнату, похожую на гимнастический зал.

«Интересно! — нахмурился Леня. — Значит, без воды будем плавать?» Но промолчал и покорно поплелся за тренером.

Иван Сергеевич велел ему лечь на одну из скамеек, стоящих в зале, и так, лежа, разучивать движения стиля брасс.

— Надо из тебя сначала «саженочный» дух выбить! — сказал тренер. — Хуже нет — переучивать! Лучше бы уж совсем не умел плавать.

И в самом деле, переучиваться было нелегко. Руки и ноги вдруг сами начинали двигаться не по-лягушечьи, как полагается в брассе, а привычно сбивались на саженки. Тогда Галузин сердился, пики его усов топорщились.

«Плавать» на скамейке было жестко и надоедливо. Руки и ноги быстро уставали. Но Леня не жаловался.

В конце концов саженки исчезли, будто их и не бывало.

Убедившись, что Леня освоил движения брасса, тренер довольно покрутил усы и сказал:

— Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему! Главное, не ленись!

Но и тогда Галузин не разрешил ученику плавать быстро, в полную силу.

Однажды он долго наблюдал за Леней и еще несколькими ребятами, потом спросил:

— Дышать умеете?

«Шутит! — улыбнулся Леня. — Кто ж этого не умеет?!»

— Младенцы — и то дышат, — ответил он. — А мне как-никак семнадцать стукнуло…

— А ну, дышите, — сказал Иван Сергеевич.

Леня и трое его товарищей, стоя в ряд, с шумом и присвистом, выпячивая животы, втягивали воздух в себя и так же шумно выталкивали его из легких.

— До семнадцати лет дожили, а дышать не научились, — насмешливо произнес Иван Сергеевич.

«Шутит!» — опять подумал Леня.

Удивленно-растерянное выражение было и на лицах трех его друзей.

А Иван Сергеевич подозвал проходившего мимо мастера спорта и попросил его «подышать» вместе с ребятами. И тут ученики убедились: дышать они действительно не умеют. Мастер вдохнет — так вдохнет: будто огромная пустая бочка скрыта у него в груди; а выдохнет, так сразу столько воздуха, что, наверно, наполнил бы парус небольшой лодчонки. Рядом с ним Леня дышал, как воробей, — маленькими, короткими глотками.

— Не научишься дышать — не научишься плавать, — отрезал Иван Сергеевич и заставил учеников, стоя в воде, делать сильный вдох, потом погружаться и выдыхать воздух.

Это надоедливое упражнение Леня повторял каждый день много раз. Плавая, он тоже должен был глубоко вдыхать воздух, погружать лицо в воду и под водой делать выдох — такой сильный, что пузырьки воздуха вырывались на поверхность, как у водолаза, когда он нажимает головой на золотник.

Дыхание, наконец, наладилось.

Но тренер не успокоился. Он все время открывал в Лене новые и новые недостатки и заставлял избавляться от них.

Однажды Иван Сергеевич, выстроив ребят, внимательно ощупал взглядом Ленины плечи, грудь, руки…

«Смотри, смотри, — подумал тот. — Хоть и дотошный, а не придерешься. Мускулатурка приличная!»

Но Иван Сергеевич все же нашел, к чему «прицепиться».

— Ноги жирноваты, — он покачал головой.

Леня посмотрел — ноги как ноги. Вовсе не такие уж толстые. Не худенькие, конечно. Но ведь он и весь не тощий, «упитанный», как говорит тетя Клава.

— Что ж поделать, Иван Сергеевич? — вздохнул Леня. — Новые ноги наука, к сожалению, еще не научилась…