— Любопытно.

— Что? — оживился Майло.

— Фургон въехал сюда задом, а не передом, что было бы гораздо проще.

Я протянул ему снимок. Майло молча посмотрел на него.

— Развернуться было весьма трудно, — продолжал я. — И я могу найти этому только одно объяснение: так проще спасаться бегством. Скорее всего, такое решение принял не убийца. Он знал, что фургон никуда не поедет. Хотя нельзя исключать вероятность того, что убийца опасался случайных свидетелей и позаботился о том, чтобы при необходимости быстро смыться... И все же я уверен: когда они приехали сюда, командовал парадом Мейт. По крайней мере, считал, что командует. Находился на месте водителя в буквальном и психологическом смыслах. Возможно, он заподозрил что-то неладное.

— Но это его не остановило.

— Быть может, Мейт отмахнулся от страхов, потому что тоже наслаждался, играя с опасностью. Мотели, фургоны ночью в глухих местах — все это говорит мне о том, что он был не прочь строить из себя шпиона.

Я вернул Майло остальные снимки, и он убрал их в конверт.

— Столько крови, — задумчиво произнес я. — Трудно поверить, что нигде не осталось ни одного отпечатка.

— Внутри фургона много гладких поверхностей. Коронер нашел несколько смазанных отпечатков — подобные завитки бывают на картинах художников, предпочитающих рисовать пальцем. Предположительно убийца работал в резиновых перчатках. На переднем сиденье мы обнаружили пустой пакет. О такой жертве, как Мейт, можно только мечтать. Он сам приготовил все для последнего пиршества.

Майло снова сверился с часами.

— Если убийца имел доступ к хирургическому набору, он также мог захватить губки — идеальное средство, чтобы вытирать следы. В фургоне обнаружены следы губок?

Он покачал головой.

— Что еще из медицинского оборудования вы нашли?

— Пустой шприц, тиопентал и хлорид калия, тампоны, смоченные спиртом, — здорово, правда? Собираясь проломить человеку череп, ты протираешь его спиртом, чтобы не допустить заражения крови?

— Так поступают в тюрьме Сан-Квентин во время казни. Вероятно, это позволяет чувствовать себя профессионалом, заботящимся о здоровье. Убийца хотел, чтобы все выглядело законным. Ну а саквояж, в котором все это лежало?

— Нет, ничего похожего.

— Никакой сумки?

— Ничего похожего.

— Какая-то сумка обязательно должна была быть, — сказал я. — Даже если все снаряжение принадлежало Мейту, не мог же он допустить, чтобы оно просто валялось на полу фургона. Да, кстати, Мейта лишили медицинской лицензии, но он по-прежнему воображал себя врачом, а врачи ходят с черными саквояжами. Даже если он был настолько жадным, что не хотел тратить деньги на настоящую кожу и пользовался бумажным пакетом, вы все равно должны были его найти. Почему убийца оставил «Гуманитрон» и все остальное, но забрал сумку?

— Пришил доктора и стащил его саквояж?

— Перенял его практику.

— Он хочет стать доктором Смертью?

— Резонное предположение, не так ли? Но, убив Мейта, не может же он просто заявить о себе во всеуслышание и приступить к исцелению неизлечимо больных. Впрочем, он мог что-то придумать.

Майло принялся яростно тереть лицо, словно моясь без воды.

— Еще одно мокрое дело?

— Пока что это лишь теория.

Взглянув на хмурое небо, Майло хлопнул конвертом с фотографиями по ляжке, задумчиво кусая губу.

— Продолжение. О, это было бы замечательно. Просто превосходно. И эта теория основывается только на том, что возможно была сумка, и возможно ее кто-то взял.

— Если ты считаешь, что я предложил глупость, забудь о ней.

— Черт побери, откуда мне знать, глупость это или нет? — Сунув конверт в карман пиджака, Майло достал блокнот и ткнул в него обгрызенным карандашом. Когда он захлопнул блокнот, я обратил внимание, что его обложка покрыта каракулями. — А может быть, сумка осталась и была отвезена в морг, но не попала в опись вещей.

— Ну да, — сказал я. — Именно так все и произошло.

— Чудесно. Ну, просто очень чудесно.

— Итак, — сказал я, подражая голосу комика У. Филдса, — с точки зрения теории на сегодня достаточно.

Смех Майло застал меня врасплох. Сперва мне показалось, что где-то рядом грозно залаял мастифф. Майло принялся обмахивать себя блокнотом. Прохладный затхлый воздух был совершенно неподвижен. Майло обливался потом.

— Прошу прощения за то, что набросился на тебя как голодный волк. Мне нужно выспаться.

Снова взгляд на часы.

— Кого-то ждешь? — спросил я.

— Ту парочку. Мистера Пола Ульриха и мисс Таню Стрэттон. Я разговаривал с ними на следующий день после убийства, но они мало что смогли рассказать. Были слишком потрясены — особенно девчонка. А ее дружок в основном был занят тем, что пытался ее успокоить. Учитывая то, что она увидела, трудно ее в чем-либо винить, но она показалась мне... слишком хрупкой. Как будто если надавить на нее посильнее, она сломается. Всю неделю я пытался устроить новую встречу. Бесконечные отговорки, извинения. Наконец дозвонился до них вчера вечером, предложил заглянуть к ним домой, а они ответили, что предпочли бы встретиться здесь. Мне это показалось весьма смелым. Хотя может быть они надеются на — не знаю, как там это называется, в общем, вышибить клин клином. — Майло усмехнулся. — Видишь, я не зря общался с тобой столько лет.

— Еще немного, и ты сможешь принимать больных.

— Когда люди делятся своими бедами со мной, их упекают за решетку.

— Когда должна приехать твоя парочка?

— Пятнадцать минут назад. Обещали заскочить по дороге на работу — оба работают в центре. — Он пнул ногой землю. — Наверное, струхнули. Не знаю, даже если они приедут, о чем их спрашивать? Но надо довести дело до конца, так? Ладно, каково твое мнение о Мейте? Кто он, благодетель или серийный убийца?

— Скорее всего, и то и другое, — сказал я. — Надменный, взирающий свысока на человечество — так что трудно поверить в искренность его альтруизма. Ничто не указывает на сострадательную душу. Как раз наоборот: вместо того чтобы лечить больных, он полжизни возился с бумагами. Так что врачом Мейт стал только тогда, когда начал помогать людям умирать. Готов поспорить, что основной движущей силой была жажда всеобщего внимания. С другой стороны, понятно, почему его защищают родные жертв, с которыми ты говорил. Он избавлял людей от страданий. Большинство из тех, кто нажал курок его машины смерти, терзались жесточайшими муками.

— Значит, ты оправдываешь поступки Мейта, даже если им двигали далеко не чистые мотивы?

— Я еще не решил, как к нему относиться, — сказал я.

— Ага. Майло принялся теребить бирюзовую заколку.

Я еще много чего мог сказать. Мне надоело носить все в себе. Но от саморазоблачения меня избавил шум двигателя. На этот раз машина ехала с востока, и Майло обернулся.

Темно-синий седан БМВ 300-й модели, возраст несколько лет. Внутри двое. Машина остановилась, опустилось стекло в водительской двери, и на нас посмотрел мужчина с пышными усами. Рядом с ним сидела молодая женщина, смотревшая прямо перед собой.

— А вот и наша парочка, — сказал Майло. — Наконец-то встретился хоть кто-то уважающий закон.

Майло махнул рукой, и усатый, вывернув руль, поставил свой БМВ рядом с «Севилем».

— Здесь можно, детектив?

— Где вам удобнее, — ответил Майло.

Мужчина неуютно улыбнулся.

— Боялся что-нибудь испортить.

— Ничего страшного, мистер Ульрих. Спасибо за то, что приехали.

Пол Ульрих заглушил двигатель. Они с женщиной вышли из машины. Он был среднего роста, крепкого телосложения. Возраст лет под сорок, ухоженный морской загар и толстый обгорелый нос. Коротко остриженные мягкие рыжеватые волосы казались просто пушком, через который просвечивал череп. По-видимому, всю энергию ращения волос Ульрих сосредоточил на своих шикарных усах, шириной во все лицо, разделенных на два рыжевато-красных крыла, напомаженных и лихо закрученных вверх, как у старинных гренадеров. Единственная вспышка оригинальности, резко контрастирующая с заурядным гардеробом, выбранным, судя по всему, с тем расчетом, чтобы не привлекать внимания в Центральном парке: угольно-черный костюм, строгая белая рубашка, синий галстук с серебряным люрексом, черные ботинки.