С жутким воем казак вскочил, слепо заметался па арене, прижимая ладони к лицу; из-под них на бороду и грудь стекала кровь. Арена наполнилась его истошными воплями… Впрочем, к крови и воплям трибуны были привычны.

А амазонка неторопливо распутала ноги, встала, отряхнулась, подобрала меч, подошла к уже побежденному противнику и положила конец его мучениям, вонзив клинок точно в сердце.

— Прекрасный бой получился, мой любезный шах, не так ли?

Сатрап Хашид остался доволен исходом поединка. Сохранилась живой и невредимой еще одна приманка для публики на следующие гладиаторские схватки — да какая приманка, ого-го! Завтра весь город наполнится разговорами о прелестной женщине, не уступающей в боевом искусстве мужчинам, послезавтра слухи об этом выплеснутся за городские стены и разойдутся по окрестным и более дальним городам, и на новое выступление с участием амазонки смело можно повышать плату за вход. А сатрап к деньгам был неравнодушен.

— Благодарю тебя, многоуважаемый Хашид, за редкое в наши полные скуки и однообразия дни зрелище.— Джумаль был почти искренен.— О, посмотри-ка, что происходит!

Амазонка подошла к высокой стене, за которой начинались трибуны, выкрикнула что-то громко и вдруг метнула свой окровавленный меч в шевелящиеся, обсуждающие увиденное и передающие друг другу деньги фигуры на каменных скамьях. Запоздало ворвались на арену стражники, тащившие за собой веревочные сети: оружие уже нашло новую жертву, судя по взвившемуся над трибунами полному боли и недоумения крику.

Несколько сетей накрыли воинственную женщину, сбивая с ног и лишая возможности сопротивляться. Сейчас ее уволокут обратно в подземелье.

— Она победила. Я рада,— тихо, успокоение произнесла женщина в наряде жреца.

— А мужчину тебе не жалко? — Ехидство проскользнуло в голосе ее спутника.

— Для мужчины естественно умереть в бою. А вложить меч в руку женщины может только мужчина.

С арены утаскивали, уцепив крюком на длинном древке за грудную клетку, бездыханное тело незадачливого гладиатора. Сейчас разровняют песок, засыплют пятна крови, и все будет готово к новому поединку.

Амин надел перчатки, собранные из стальных колец, в которых руки не ощущали никакого неудобства, а лишь приобретали дополнительную силу удара и защиту. Взял продолговатый медный щит и секиру. Этим полумесяцем, насаженным на тяжелое бронзовое топорище, разрублена уже не одна никчемная человеческая голова. Сегодня — очередь следующей.

Амин был готов к бою. И к победе.

— Что ж, мой высокопоставленный друг,— весело проговорил Хашид и поудобнее откинулся на подушки.— Настало время насладиться десертом. Надеюсь, ты еще не передумал и не хочешь отказаться от нашего маленького спора.

Джумаль любезно улыбнулся.

— Вовсе нет, мой щедросердечный друг! Отказаться от многообещающего финала столь захватывающего представления? Никогда.

— Значит, твой бесценный камень против моей жалкой горстки желтого металла?

— Именно так. Мой никчемный булыжник против целой груды золота.

— Тогда начнем.

Хашид поднял руку.

Повинуясь сигналу, со скрипом поднялись решетки в противоположных концах арены, и на песке появились двое великанов — одинаково бронзовокожих, почти одинакового роста, почти одинакового телосложения.

По трибунам пронесся долгий многосотенный вздох, и воцарилась напряженная тишина. Ради этого боя и пришло сюда почти все мужское население города, а также гости и приглашенные чужестранцы, и никто не хотел упустить хоть малейшей детали предстоящего развлечения.

Хашид повернулся к колдуну Ай-Береку, смиренно ожидающему за спинами знатных господ, и неторопливо кивнул ему. Волшебник склонился в ответном поклоне, после чего закрыл глаза, шепотом произнес короткое заклинание и сделал жест, будто сдергивает скатерть со стола.

Сразу же магическая паутина спала с мозга Конана, свернулась в черный клубок и повисла над самой головой киммерийца — невидимая простому глазу и готовая тут же опуститься обратно, мгновенно повиновавшись приказу волшебника.

Вспышка света.

Гулкий удар несуществующего колокола, от которого заложило уши. Волна ледяного холода, быстро покатившаяся по телу от кончиков пальцев ног до самой макушки.

Конан вздрогнул, открыл глаза — но тут же вновь зажмурился: яркое полуденное солнце на миг ослепило его. Потом киммериец медленно вновь приподнял веки. Опять — в который уже раз! — он стоял на желтом песке ненавистной арены. В уши опять вливался многоголосый ропот зрителей, жаждущих крови,— естественно, чужой и, естественно, пролитой чужими руками. Он ощущал себя старой игрушкой, которую ребенок случайно нашел среди мусора и немного позабавился с ней — до тех пор, пока не наскучило… а тогда снова выкинул ее. И так раз за разом: поиграл — выбросил, поиграл — выбросил… Что может быть унизительнее, чем оказаться в роли беспомощной куклы, которую дергают за ниточки колдовства бездушные невидимки?!

Конан постарался унять рвущийся наружу гнев. Он еще найдет способ расквитаться с таинственными мучителями, а пока необходимо позаботиться о собственной шкуре.

Варвар быстро огляделся, потом осмотрел себя. Толстая кожаная безрукавка с пришитыми к ней металлическими полосками — тонкими и гибкими, движениям не мешающими, однако, в случае чего, способными смягчить рубящий удар клинком. Штаны до колен, высокие прочные сапоги, перчатки и наколенники из дубленой шкуры какого-то животного. В правой руке — заветный двуручный меч, с которым киммериец не расставался никогда и балансировка которого позволяла управляться с ним одной рукой, на локте левой — металлический, но очень легкий и, судя по всему, достаточно надежный щит, прикрывающий тело от подбородка до пупа. Волосы, чтобы не мешались и чтобы защитить голову, удерживаются металлическим же обручем с двумя пересекающимися на макушке лентами (это киммериец выяснил, случайно бросив взгляд в отполированное с двух сторон навершие щита).

На сей раз боевое облачение, пусть и незамысловатое, оказалось необычным: еще никогда Конана не наряжали столь тщательно — обычно он «пробуждался» на арене в одной лишь набедренной повязке, босиком, а из оружия при нем был только меч.

Странно.

И еще более странно: на этот раз против него выставили всего одного человека — хотя загадочные истязатели уже смогли убедиться, что Конану нет равных среди гладиаторов; в бою один на один заведомо выиграет именно он, варвар из Киммерии. Значит, перед ним не обычный гладиатор…

Но додумать эту мысль ему не дали: над ареной прокатился вибрирующий звон гонга, и противник, с расслабленно опущенными почти до самой земли секирой и таким же, как у северянина, Щитом, медленно приблизился к нему. Конан стоял неподвижно, исподлобья разглядывая очередного врага.

Ничего не скажешь: настоящий гигант. Доселе Конану редко приходилось встречать людей (людей, а не порождений Зла), кто бы мог сравниться с ним в росте и силе. Но этот человек, судя по всему, окажется достойным соперником. Конан покрепче сжал меч одной рукой и приготовился.

Амин остановился в трех шагах от киммерийца и с нескрываемым интересом разглядывал его.

— Так вот ты какой,— наконец тихо проговорил он.— Привет, мясо.

Конан молчал и не шевелился: всегда лучше смолчать, если не знаешь, с кем имеешь дело… и оставаться на месте, пока солнце светит тебе в бок: ведь свети оно в спину, лучи, отраженные от зеркальных пластин на доспехах неизвестного недруга, наверняка ослепят тебя.

— Я — Амин,— продолжал гладиатор, и голос его шелестел, как сухая степная трава, сквозь которую крадется ядовитая змея.— Личный телохранитель великого туранского шаха Джумаля, чьи стопы упираются в землю, а голова касается небесного свода. Сейчас я убью тебя — во славу своего господина.

Конан разлепил потрескавшиеся за время долгого беспамятства губы и впервые за время плена заговорил.