Итак, после того, как были изложены и опровергнуты аргументы, которые, казалось бы, имеют корни в божественных речах, остается [c.119] теперь изложить и опровергнуть те из них, которые коренятся в римской истории и в разуме человеческом. Из них первый аргумент, предпосылаемый другим, строится в виде следующего силлогизма: то, что принадлежит церкви, никто не может иметь по праву иначе, как от церкви (эту посылку можно принять); римская власть [regimen] принадлежит церкви; следовательно, ее никто не может иметь по праву иначе, как от церкви. Меньшую посылку они доказывают, основываясь на том, что выше было сказано о Константине. Эту меньшую посылку я, стало быть, отвергаю. И когда они ее доказывают, я говорю, что доказательство не имеет силы, ибо Константин не мог отчуждать права и владения империи, а церковь принимать их. И так как они упорно настаивают, сказанное мною можно разъяснить так: никому не дозволено, основываясь на вверенной ему должности, делать то, что этой должности противоречит; ведь иначе одно и то же, взятое в том же самом смысле, могло бы быть и своей собственной противоположностью, а это невозможно. Но рассекать империю противно должности, вверенной императору39, ибо долг его – подчинять человеческий род единому хотению [velle] и единому нехотению [nolle], как легко можно это усмотреть в первой книге настоящего сочинения; следовательно, рассекать империю императору недозволено. Если, следовательно, отдельные права и прерогативы [c.120] были (как говорят) отчуждены Константином от империи и переданы в ведение церкви, то был бы разодран хитон несшитый40, разодрать который не осмеливались даже те, кто пронзили копьем истинного Бога, Христа. Кроме того, если церковь имеет свое основание, то и империя свое, ибо основание церкви есть Христос. Потому-то и говорит апостол в послании к коринфянам: “Никто не может положить иного основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос”41. Он есть камень, на котором воздвигнута церковь, основание же империи – человеческое право42. Однако я говорю, что если церковь не должна находиться в противоречии со своим основанием и всегда должна опираться на него, по слову “Песни песней”: “Кто это восходит от пустыни, опираясь на возлюбленного своего?”43, то и империи также не подобает делать что-либо, противное праву человеческому. Но праву человеческому противно, если империя разрушает самое себя; следовательно, империи не подобает разрушать самое себя. Коль скоро, стало быть, рассекать империю значит разрушать ее, ибо империя заключается в единстве универсальной монархии, ясно, что тому, кто наделен императорской властью, рассекать империю не подобает. А что разрушать империю противоречит человеческому праву, ясно из вышесказанного.

Кроме того, всякое правовое установление предшествует тому, кто его осуществляет; ведь [c.121] этот последний предназначается для юрисдикции, а не наоборот. Но империя есть правовое установление, охватывающее всю область светского права; следовательно, она предшествует тому, кто осуществляет ее власть, т.е. императору, ибо он предназначен для нее, а не наоборот. Отсюда очевидно, что император, в той мере, в какой он является императором, изменять установленный правопорядок не может, ибо от империи получает он свою власть. Теперь я говорю так: либо он был императором, когда передавал, как говорят, свою власть церкви, либо нет. Если нет, очевидно, что он ничего не мог передать от империи. Если же да, то поскольку такая передача была умалением прав империи, он не мог это сделать будучи императором. Больше того, если бы один император мог отделить какую-либо частицу от правовой мощи империи, на том же основании мог бы сделать это и другой. Но так как область действия светского права конечна, а все конечное исчерпывается конечным числом решений, оказалось бы, что первоначальный правопорядок способен был бы вовсе уничтожиться, что противоречит разуму. Притом, поскольку дающий есть начало действующее, а получающий – начала пассивное, как полагает Философ в четвертой книге “Никомаховой этики”, для того, чтобы акт передачи мог осуществиться дозволенным образом, необходимо предрасположение не только дающего, но и получающего, поскольку [c.122] действие активного начала должно, как видно, наличествовать в предрасположенном к тому начале пассивном. Но церковь вовсе не была предрасположена к тому, чтобы принять светское, по причине запретительного предписания, которое мы находим у Матфея и которое гласит: “Не имейте ни золота, ни серебра ни меди в поясах ваших, ни сумы на дорогу”44 и т. д. Ведь хотя у Луки мы и находим некоторое послабление в отношении этого предписания, однако после приведенного запрета я не мог найти нигде разрешение владеть золотом и серебром, которое было бы дано церкви. Вот почему, если церковь не могла принимать, то даже допустив, что Константин мог давать по собственному усмотрению, все же означенное действие не было возможным из-за отсутствия соответствующей предрасположенности у пассивного начала. Впрочем, император мог передать в пользование церкви свое отчее достояние и прочее, всегда сохраняя однако в неприкосновенности верховную власть, единство которой не терпит разделения. Мог и наместник божий принять дарение, но не как собственник, а как распределяющий плоды на благо церкви и бедняков Христовых, что, как известно, делали апостолы.

XI. Говорят еще, что папа Адриан45 призвал Карла Великого к себе, чтобы он защитил Церковь, притесняемую лангобардами во [c.123] времена Дезидерия, короля их; Карл получил от него императорское достоинство, несмотря на то, что Михаил был императором в Константинополе46. Поэтому они говорят, что все, кто были императорами римлян после Карла, также являются защитниками церкви, и должны быть ее защитниками, ею призванными. Отсюда вытекает и та зависимость, которую они хотят обосновать. Для опровержения сказанного я говорю, что они в сущности не говорят ничего, ибо узурпация права не создает права47. Ведь если это так, на том же основании можно было бы доказать, что власть церкви зависит от императора, после того, как император Отгон восстановил папу Льва и низложил Бенедикта, отправив его в изгнание в Саксонию48.

XII. А на основании разума они аргументируют так. Свой исходный принцип они заимствуют из десятой книги “Первой философии”49, утверждая: все, относящееся к одному и тому же роду, сводится к чему-то одному, являющемуся мерою всего, что к этому роду относится. Но все люди принадлежат к одному роду; следовательно, они должны сводиться к одному, как общей мере их всех. И так как верховный настоятель и император суть люди, то если это заключение верно, они должны сводиться к одному человеку. И так как папу нельзя свести к другому, остается признать, что император со всеми прочими [c.124] должен быть сведен к папе, как к своей мере и правилу; и в результате также получается то, что им хочется. Для опровержения этого довода я говорю, что они заявляют истину, когда заявляют: “относящееся к одному и тому же роду нужно сводить к чему-то одному из того же самого рода, являющегося мерою в нем”. Равным образом они утверждают истину, говоря, что все люди относятся к одному и тому же роду. И равным образом они заключают правильно, выводя из сказанного, что все люди должны быть сведены к одной мере в своем роде. Но когда заключение это они применяют к папе и императору, они ошибаются, смешивая сущность со случайным явлением. Для уяснения сказанного нужно знать, что одно – быть человеком и другое – быть папой. И точно так же, одно – быть человеком, другое – быть императором; как одно – быть человеком, другое – отцом и господином. Ведь человек есть то, что существует посредством субстанциальной формы, посредством которой получается вид и род, и посредством которой человек подводится под категорию субстанции. Отец же есть то, что существует посредством формы акцидентальной50, каковая есть в данном случае отношение, и посредством нее получается свой вид и род, и отец подводится под род или под род отношения. Иначе все сводилось бы к категории одной лишь субстанции, коль скоро никакая акцидентальная форма не существует сама по [c.125] себе, без ипостаси существующей самой по себе субстанции, а это ложно. Поскольку, следовательно, папа и император являются тем, что они есть благодаря известным отношениям, т.е. благодаря папской власти и власти императорской, представляющими отношения, одно из которых входит в понятие отцовства, а другое – в понятие владычества, ясно, что папа и император как таковые должны быть отнесены к категории отношения, а следовательно, сведены к чему-то, входящему в этот род. На основании сказанного я говорю, что одно есть мера, к которой их надлежит сводить в качестве людей, другая – к которой их надлежит сводить в качестве папы и императора. Ведь поскольку они люди, их надлежит сводить к лучшему человеку, который есть мера всех прочих людей и, если можно так выразиться, идея для существующего в своем роде как максимально единого, кто бы он ни был, о чем можно прочитать в последних книгах “Никомаховой этики”. Поскольку же они – суть некоторые элементы отношения, то очевидно, что их следует сводить либо одного к другому (если один подчиняется, или если они имеют какую-то общность в виде, благодаря природе своего отношения), либо к чему-то третьему, как к общему для обоих единству. Но нельзя говорить, что один подчинен другому, ибо тогда один был бы предикатом другого, что ложно. Ведь мы не говорим, что император есть папа, или наоборот. [c.126] И нельзя говорить, что они имеют общность в виде, коль скоро одно есть понятие папы, а другое – понятие императора как таковых. Следовательно, они сводятся к чему-то, в чем должны объединяться.