— Я об этом думал. Не очень похоже на правду.
— Вы можете предложить другое объяснение?
— Не знаю… Может, он водит меня за нос? Я не видел его тела… Гроб не открывали. Он мог повесить другого человека, похожего на себя, и уехать из города.
— Зачем ему это нужно?
— Он всегда бредил о полной свободе. Идея фикс, если хотите.
— И он действительно способен на убийство?
— Нет. Насколько я его знал — нет. Скорее отрубил бы себе правую руку, чем посягнул на чью-то жизнь.
— Вот видите.
— Что вижу? — меня била дрожь. — Вы хотите меня убедить в том, что видели ходячий труп?
— Я никого ни в чем не хочу убеждать, — сказал хозяин, снова доливая в мой стакан виски. Сам он почти не пил. — Вы спросили мое мнение, я вам его сказал. Выводы делать вам.
— Но должно же быть какое-то объяснение всему происходящему? — я был в отчаянии.
— Необязательно. Во всяком случае, в этой жизни.
— Мне не очень помог наш разговор.
— Сожалею, — хозяин был сама вежливость. — Только чего вы от меня ожидали?
— Я и сам не знаю… Думал, хоть про город расскажете.
— Если хотите узнать город лучше — идите к нему. Слушайте музыку его улиц, говорите с домами… Рано или поздно город ответит на все ваши вопросы. САМ ответит.
— Черта с два! Меня уже чуть не сожрали один раз ваши собаки. Давать им еще шанс я не хочу!
Хозяин молча посмотрел на меня, встал и убрал бутылку. Я понял, что наш разговор окончен. Допив одним глотком то, что оставалось в стакане, я тоже встал. Разочарование и легкий испуг где-то на самом краю сознания. Вот все, что я вынес из этого разговора.
— Простите, — сказал я, — не найдется ли у вас бутылки Johnny Drum для меня?
Хозяин залез в шкаф и протянул мне непочатую бутылку. Я посмотрел на этикетку. Двенадцатилетняя выдержка. Тоже неплохо.
— Включите в счет.
— Считайте, что это подарок. Некоторая компенсация за ваши обманутые надежды.
Я взял бутылку. Благодарно кивнул и открыл дверь. Но слова хозяина заставили меня замереть на пороге:
— Кстати, о собаках, — сказал он тихо. — Может, так город ответил на какой-то ваш вопрос? Вы об этом не думали?
Я открыл было рот, чтобы что-нибудь ответить, но хозяин демонстративно повернулся ко мне спиной.
Так ничего и не сказав, я поднялся в номер. Он уже казался мне почти домом. Моя квартира, уставленная дорогой мебелью и техникой, все эти ковры и мягкие кресла, стали лишь бледной тенью. Как и вся моя прошлая жизнь… Я не родился в этом городе. Но всю свою жизнь я провел здесь. Все, что было до него, — не более чем сон.
Я упал в кресло и сделал несколько глотков виски прямо из бутылки. Потом открыл рукопись. И стены номера начали таять…
Здравствуй, ночь. Сегодня одиноки мы с тобой. Но никто не отнимет у нас право излить друг другу свое одиночество.
Неизбывно оно. И нет ничего, с чем мы делились бы охотнее. И нет ничего, от чего так настойчиво бы отказывались те, кому мы предлагаем свою долю.
Как хотел бы я всей душой полюбить свое одиночество! Но для этого должно оно быть хоть немного ласковее со мной. Сейчас же еще слишком остры его зубы и слишком длинны когти. Опасным зверем оно подходит ко мне. И чувствую я его горячее дыхание на своем лице. Вижу, как заглядывает оно мне в лицо, и жестоки его глаза.
На мои попытки отогнать его факелом дружбы презрительно фыркает оно. Что ему свет и жар! Даже усы не опалит ему мой факел.
Самое жестокое одиночество испытывал я как раз в кругу друзей.
Ловушки любви обходит оно далеко стороной. Что ему эти ловушки! Оно само мастер их расставлять.
И в них попадаю я снова и снова.
На базарной площади и дружеском пиру, воспаряя к самым облакам и опускаясь на самое дно самой глубокой бездны — всегда чувствую я за своей спиной его когтистую лапу.
Не я властвую над ним, а оно надо мной. Оно входит в мой дом, как хозяин и господин мой. Тень его ложится на стены, и нету в мире тени страшнее.
Довольно урчит оно, видя тоску в моих глазах. И пока не насытится оно этой тоской, не уйдет на отдых. И даже когда показывает оно свою спину, мне рано вздыхать с облегчением. Вскоре я снова услышу, как оно царапает мою дверь.
Не прогнать и не одолеть его. Одиночество можно лишь полюбить и приручить через эту любовь. Но как много времени должно пройти, прежде чем эта кошка начнет есть из моих рук!
Так танцевал Танцующий на исходе ночи. И позади него танцевало его одиночество.
Я лежал на заправленной кровати. Лицо было мокрым от слез. Странно, а мне казалось, что я разучился плакать. Но почему я плакал? В голове стоял туман. Я посмотрел по сторонам. И узнал свою квартиру. Такой, какая она была два года назад.
Где я? И когда я?
Она ушла вчера. Мы спали вместе, но она была уже не в моей постели. И щеку мне щекотали не ее волосы, а волосы какого-то фантома, очень похожего на нее. Дыхание, тепло тела, запах духов — все это было здесь, рядом, но хозяйка всего этого уже ушла.
Я ощущал ее уход, лежа рядом, и боялся прикоснуться к ней. Мне казалось, что моя рука встретит пустоту. Странное чувство. Я лежал тихо и боялся его вспугнуть. Постепенно мне стало казаться, что комната растворилась в тишине и темноте, а вместе с ней растворился и диван, на котором мы лежали, растворилось само время, и мы вместе с ним. Не было ничего, что могло бы послужить привязкой к этому миру, не было самого мира, не было моего тела… Все это перестало существовать. Остались только ее дыхание и запах. А еще — мое сознание, которому вскоре предстояло вновь создавать мир.
Потом она пошевелилась и что-то пробормотала во сне. Под окном проехала машина, снова послышалось тиканье часов, и все вернулось — комната, время и понимание того, что я опять остался один.
А когда проснулся утром, от нее остался только едва уловимый запах на подушке. Я вышел на кухню. Чайник был еще совсем теплый, а окурок в пепельнице выглядел так, будто его только что затушили. Я зачем-то потрогал его, и мне показалось, что фильтр еще немного влажный.
Вот и все, что осталось от нее. Ни записки, ни одной из тех старых футболок, которые она любила носить дома. Ничего. Словно и не было человека. Просто сон. Не слишком интересный, временами приятный, но в целом ничем не примечательный сон. И только чуть влажный фильтр…
Я зашел в ванную. В стаканчике стояла одна зубная щетка. Может быть, года три назад, еще до того, как я начал медленно исчезать, этот вид одинокой зубной щетки и расстроил бы меня. Но теперь я просто почистил зубы. А потом немного подумал и вымыл голову.
Потом я снова вышел на кухню и поставил кипятиться еще теплый чайник. Пока вода закипала, я сходил в комнату и снял постельное белье. Черт его знает, что будет, ночью все не так, как днем, поэтому лучше не оставлять ее запах. Белье я бросил в корзину и постелил свежее.
Потом заварил себе крепкий чай, сделал пару глотков и закурил сигарету. Ничего подходящего моменту в голову не приходило. Ни горечи и обиды, ни мыслей об одиночестве, ни самого ощущения одиночества. Впрочем, это легко объяснялось тем, что не было раньше и ощущения НЕодиночества. Как если бы у некурящего отняли сигареты, которые он купил незнамо для чего, просто подчинившись внезапному и бестолковому порыву.
Я попробовал сесть на кровати, но тело не слушалось. Постепенно я начал понимать, что вижу сон. Или что-то очень похожее на сон. Кто-то прокрутил перед моими глазами видеосъемку двухлетней давности. Это прошлое. Это уже было. И не нужно, чтобы оно возвращалось. Я не хочу этого…
Проснись! Просыпайся, черт тебя дери!
Я с трудом перевернулся на бок. Подушка тоже была мокрой. Медленно туман в голове начал рассеиваться. Перед моими глазами снова был номер отеля. Только видел я его словно сквозь толщу воды.
Любви хотят сердца ваши, я слышу тоску и зов ваших сердец. Холод одиночества утомил вас, и хотите вы отогреть ладони у костра.
Любовью вы называете костер этот — спасение для замерзающих от одиночества на вершине горы.
Но часто одинокие суют руки в пламя и берут в ладони раскаленные угли. И то, в чем они ищут спасения, становится их гибелью.
Хочу я, Танцующий, станцевать вам о любви и любящих. Хотя плохо вытанцовывается у меня это слово. Ибо лишь тот, кто никогда не опалял сердце свое, легко произносит его.
Как-то спросили меня: «Что ты можешь знать о любви, Танцующий, если избрал уделом своим одиночество?»
Но так скажу я: лишь опустившийся на самое дно бездны способен взойти на заоблачную вершину. Лишь тот, кто сделал своей судьбой отрицание, завоевывает право утверждать. Лишь тот, кто выпестовал в одиночной камере самой мрачной тюрьмы ненависть и презрение, может познать любовь.
Долго томился мой дух в темном подземелье, где учился ненавидеть и презирать. И через ненависть и презрение открылась ему Любовь.
О! Это не веселая богиня в костюме пастушки. Хотя такой видят любовь некоторые. Но слепы глаза их. Это не прекрасная добродетельная дева с печальными глазами. Хотя многие внимают ее нежным нашептываниям. Но глухи сердца их.
Иные хотят найти в любви покой и сострадание к своему одиночеству. Но можно ли найти покой и сострадание, сидя в утлом суденышке посреди штормового моря? Иные ищут наслаждений. Но любовь — это путь к страданию, и пройти по нему может только отрекшийся от наслаждений. Многие просто бегут в нее от тоски и пустоты, но находят еще большую тоску и пустоту. Есть и такие, кто ищет в ней забвение от самих себя. Но к самим себе неизменно приходят они.
Но так учит Танцующий: любви нужно научиться, как нужно учиться музыке. И, прежде всего, научиться любви к самому себе. Ибо лишь тот, кто умеет любить себя, может любить другого.
Но слишком многие за любовь к другому принимают лишь дурную любовь к себе. А хуже дурной любви лишь дурной вкус к истине.
Любить другого нужно так, как любите вы самих себя. Но многие ли из вас умеют любить себя?
Настоящая любовь беспощадна, как стрела, пущенная твердой рукой. Она требовательна и строга к малейшему вашему промаху. Она жестока к тому, кто охотится за ней, не имея сил, чтобы одолеть ее. И лучше смотреть на нее через щель забрала, как на врага, чем протягивать открытую ладонь. В ответ она может протянуть когтистую лапу.
Настоящая любовь жадна и прожорлива, как огонь. Она никогда не скажет: «Довольно! Ты отдал мне достаточно себя». Она захочет пожрать вас целиком. Но эту пташку нужно держать чуть-чуть впроголодь. Ибо чтобы отдать себя целиком любви, придется себя уничтожить.
Какая тонкая ирония в танце моем! С закрытыми глазами и не различишь, пожалуй, этих двух сестер — любовь и ненависть. И так танцую я: скажи мне, как ты ненавидишь, и я скажу, умеешь ли ты любить.
Слишком часто любим мы в человеке лишь самих себя. Свои надежды и свои мечты. Но стоит этим надеждам не сбыться, выбрасываем мы свою любовь, как скорлупу ореха. Но так же часто ненавидим мы в других лишь самих себя. Низость своей души и убогость нашей совести.
Нет, поистине они похожи, эти сестры. И обе одинаково отвергают презрение. Стоит ему найти лазейку в душе, как ненависть и любовь уходят из нее, ибо не могут дышать с ним одним воздухом. Слишком тесна для презрения и любви душа. И так же тесна она для презрения и ненависти.
Но всего более объединяет их цель — рождены эти сестры лишь для того, чтобы сделать вас лучше. Благая цель! Но кто бывает достаточно зорким, чтобы увидеть ее? Большинство хочет лишь наслаждения от любви и мести от ненависти. Набить свою душу, словно брюхо, — вот мечта и цель многих.
Но любовь лишь путь к свободе. И преддверие свободы.
Но путь к любви — ненависть, как младшая из сестер.
Потому так танцую я: научитесь ненавидеть себя, братья по духу. И когда не останется в душе вашей места презрению, поймете вы, что научились любить себя.
Тогда можно спуститься с вершин своего одиночества.
И еще одну маленькую истину открою я напоследок:
Любовь можно удержать в открытой ладони, но не в сжатом кулаке. И берегитесь, чтобы не удержала она вас!