— Таль? Кажется, шахматист, — припомнила Аня.

— Не кажется, а чемпион мира по шахматам! — разобиженно воскликнул Мишель. — Это еврей, которого любит вся Рига! Его даме я делал изумрудный кулон. Миша — прекрасный человек, удивительный, я должен тебе сказать, человек. Гордость Риги. Еще ей можно гордиться только композитором Раймондом Паулсом, а больше никаких знаменитостей здесь нет и на сто лет вперед не будет, это я тебе говорю. Но я думаю, что ты больше думаешь за танцы, за как погулять с мальчиками, да?

— Как сказать… — заколебалась Аня.

— Правильно. Красивая девушка за это и должна думать. В синагогу пусть ходят старики. Красивая девушка не должна много думать и за деньги. Это пусть делают мальчики. Веселиться здесь много где есть. Хорошо можно отдыхать. Не бойся заходить в кафе и рестораны. Здесь не обжираются в ресторанах, как в Москве. Можно весь вечер сидеть, танцевать, слушать музыку и всего-навсего иметь на столике чашечку кофе и бутылочку ликера. Официант на тебя не будет рычать, как зверь. Хорошее кафе для молодежи — в центре у памятника Свободы, называется «Луна», ударение на «у». Там когда-то, когда я был молодым, играл женский джаз, но потом у аккордеонистки от ее инструмента перекосился позвоночник, и джаз распался… На самый веселый и глупый праздник в городе ты уже опоздала. Это Янов день, Лиго Яна. Двадцать второго июня. Всем Янам и Иванам напяливают на голову дубовые венки и ходят как дураки. Праздник один год запрещают официально, другой год почему-то опять разрешают… Латышей это нервирует… Прости мне мой еврейский вопрос. Откуда у тебя хорошие деньги? Ты ведь еще не работала?

Аня помолчала.

— Папа отдал мне все, что накопил на машину. Сказал, что без меня она ему уже не нужна. Но говорить об этом маме…

— Ой, Боже мой! Я представляю, что будет с Сарой, если она узнает, что Вася накопил без нее деньги на мотор с четырьмя колесами! Это будет три инфаркта сразу! А сколько крику! Да, Васю я понимаю, и, чтобы в их семье было здоровье, я клянусь тебе: никогда об этом никому не скажу! — Он постонал, поохал, а потом закончил деловито: — Деньги положи в сберкассу, но это несерьезный совет. А если серьезный, то на хорошую часть своих капиталов купи какие-нибудь надежные ценности, говорю как ювелир.

— Золото? — спросила Аня.

— Можно золото. А можно много серебра. Серебро быстро растет в цене и будет расти. Я тебе помогу, если ты мне доверяешь.

— Конечно, — сказала Аня.

— Всегда нужно, чтобы был небольшой капитал на черный день. Много не надо, но когда начинаются всякие нехорошие неприятности, с деньгами их пережить легче. Можно купить и доллары, но это все-таки опасно. Очень легко можно угодить за решетку за валютные не совсем законные операции. Лучше — металл.

Он закончил обед, выпил чашку кофе и заторопился в свою мастерскую, где, по его словам, работали еще трое бездельников, но работы, слава Богу, хватало на всех, особенно летом, когда со всего Союза приезжали на курорт люди состоятельные, почитающие за честь шиться у рижских портных (евреев), заказывать ювелирные украшения (тоже у евреев) и покупать всякие кожаные изделия — портмоне, кошельки, пояса (производство комбината «Сакта»).

Он все еще на полноги торчал в дверях кухни.

— Самый большой деликатес, это тебе надо знать, — копченый угорь. Миноги в горчичном соусе — тоже хорошо. Ела?

— Даже не знаю, что это такое.

— Узнаешь. Латышская кухня — пресная, кисловатая. Обожают, ой как обожают латыши тмин! Пирожки с тмином, печенье с тмином, даже тминная водка есть!

Уже совсем у порога квартиры он сказал весело:

— Скоро ты станешь настоящей рижанкой. Очень просто. Дело в том, что в историческом разрезе Рига никогда не была латышским городом по-настоящему. Русские вместе с евреями и другими народами всегда составляли здесь больше половины культурного населения. В Даугавпилсе, то есть Двинске, нашего народу больше половины. А латыши — это Вентспилс, Тукумс, Валмиера, Елгава и вся деревенщина. Лиепая — военно-морской порт. Вот, пожалуй, и вся инструкция… Да! Основные термины, чтоб ты не пугалась: «свейки» — здравствуйте, «шаусмес» — стыдно, «лаб диен» — добрый день, «лаб вакар» — добрый вечер, «лаб ритс» — доброе утро. Оскорбление для латышка «лабук», но они не очень на него обижаются. Ты лично, я буду думать, будешь не как «жидовка», а как «русская свинья». Но не часто. — Он почесал плешь и закончил, несколько смущаясь: — Иногда ко мне в гости приходят женщины… Иногда они имеют маленькое желание здесь поспать… Тебе с ними знакомиться не надо… В общем, Сара сказала, что ты тоже уже взрослый человек… Я тебе учителем не хочу быть. Хорошо?

— Конечно. Я вас, то есть тебя, таким представляла.

— Правильно. Живи сам и давай жить другим — это, я считаю, самое хорошее. Еще советую на кухне не возиться — здесь хорошие кафе, столовые, а ведь тебе не надо обжираться, тебе надо иметь хорошую фигуру, как сейчас и до самой смерти.

Он озорно подмигнул и наконец укатился в свою мастерскую.

Аня принесла чемодан и развесила свое скудное барахлишко в пустом шкафу. Потом присела на стул и окинула взглядом свое первое в жизни личное царство. Не вставая со стула, до любой необходимой точки можно было дотянуться рукой. На подоконнике оставалось место, если купить транзистор. За окном, далеко-далеко, виднелись крыши и где-то совсем на краю видимости торчал высокий тонкий шпиль церкви.

«Ну вот, — спокойно и убежденно решила Аня, — теперь наконец началась настоящая жизнь. Моя жизнь».

С первыми проблесками рассвета океан затих. Мерный гул тяжелых волн, накатывающих на пологий пляж, был нежен и спокоен, и в мягких порывах ветра уже не ощущалось никакой тревоги.

Не вставая с кровати, Анна прислушалась к легкому шуму шагов над головой и по ним без труда определила, что к Кейту, как всегда в это время, пришла горничная, сменила под ним простыни, побрила его и спросила, что он хочет на завтрак. Вопрос был праздным — меню завтрака и обеда для Кейта уже около года определяли врачи и диапазон его собственного выбора был неширок.

Анна поднялась с постели, накинула кимоно и прошла в ванную. Без обычного удовольствия постояла под душем, глядя в зеркало, как вода соскальзывает с гладкой кожи. Память вяло вернулась к ночному происшествию, и она вновь попыталась разобраться в смысле и сущности неумелой попытки вора-соотечественника проникнуть на виллу. Сейчас ей казалось, что все случившееся не было простым ограблением этого дурня. И сам он не представлялся ей столь глупым.

Она выключила душ, кое-как вытерлась, накинула на голое тело ворсистый халат и неторопливо, с трудом натягивая на лицо безмятежную маску радостного утреннего пробуждения, поднялась на третий этаж виллы.

Кейт Пратт лежал высоко на подушках. Широкая стеклянная дверь на лоджию была распахнута, и он, прищурившись, спокойно и отрешенно смотрел вдаль безбрежного океана.

Его скульптурная голова, обрамленная гривой волос, едва тронутых сединой, была красивой — если смотреть в профиль, с левой стороны. Правую сторону — от угла губ до глаз и уха свела гримаса застывшей судороги. Казалось, неловкий гример сделал неестественный мазок и забыл его стереть. Прямые плечи сохраняли силу спортивного, заботившегося о своей форме цветущего мужчины сорока лет, левая загорелая и гладкая рука, в которой был зажат стакан с апельсиновым соком, была тоже красивой. Но правую прикрывала простыня, словно Кейт не хотел видеть, что эта рука, как и правая нога, была намертво парализована. Вся правая часть его тела словно отторглась от организма, жила своей жизнью, скорее — умирала. Способность говорить вернулась к нему полгода назад — он произносил слова медленно, без интонации и чувства, с таким сипением, будто в горло ему вставили жестяную трубку.

Он повернулся на звук шагов, напряженно улыбнулся Анне тонкими губами и сказал: