История несчастного художника, видоизменившаяся в полуночном угаре кафе, была бесконечна. Но вокальные упражнения Зиги могли плохо, совсем плохо кончиться, в этом Аня была твердо уверена. Но то ли Зига уже был пьян и ему все прощалось, то ли здесь подобного рода вещи допускались, но в зале раздавался лишь хохот одобрения. Судя по всему, искалеченная песня была коронным номером Зиги, исполнявшимся за полночь — на закуску.

Аня подошла к своему столу и услышала, как Кир сказал негромко, тыча сигаретой в сторону оркестра:

— Вот и все, что остается бедолагам-латышам, так они выражают свое недовольство советской властью! И еще должны благодарить Горбачева за его идиотскую перестройку! Ну хотя бы лаять позволили! Каждому свое. — Он заметил Аню и спросил озабоченно: — Как прошла беседа с представителем грозного закона?

— Нормально, — ответила Аня и села рядом с Сармой.

— Пронесло? — тихо спросила та.

— Да.

— Чуть было не купил нас с тобой, зараза хитрожопая! Я даже подумала, что ты действительно свою шкуру спасаешь и топишь меня с этой валютой.

— Ерунда.

Сарма покопошилась за вырезом своего платья, потом опустила руку под стол и прошептала:

— Возьми свои доллары.

Аня уцепилась за смятые бумажки, быстро глянула на них — они, родные, они заработаны цирковой акробатикой!

— Как ты догадалась их притырить?

— Что я, милицейских штучек не знаю, — презрительно усмехнулась Сарма.

— Он твои презервативы вернул. — Аня подала пестрый пакетик.

— Кир! — позвала Сарма. — Возьми свои гондоны! Не сработало!

Кир с сожалением покачал головой.

— Не взял, зараза? Вот ведь подонок, на чем-то ведь должен купиться. Ну что, девочки, переметнемся в ночной кабак? В «Русу»?

— Я устала сегодня, — сказала Аня. — С меня хватит. Завтра весь день проваляюсь в постели.

— С кем? — тут же спросил Кир.

— Одна.

— Правильно, — засмеялась Сарма. — Давай телефонами обменяемся. Такие ураганы с тобой пережили, что крепко повязала нас судьба.

На следующий день Аня удачно разменяла доллары у юркого барыги около «Альбатроса» и большую часть денег положила на книжку, прикинув, что общий счет уже достиг той суммы, при которой рыбацкий домик можно было снять даже в том случае, если цены в следующем сезоне подскочат вверх. Но она не собиралась на этом останавливаться, поскольку требовалось обеспечить красивый беззаботный отдых родителя на все летние месяцы.

Около полудня она позвонила Сарме, и они встретились в кафе «Турайда», где за бокалом кофе-гляссе и парой сигарет окончательно постановили, что будут ходить к близнецам по очереди. Но цену за сеанс назначат одинаковую и твердую — пятьдесят баксов и ни центом меньше.

В конце августа дядя Мишель Шломович стал непривычно суетлив и рассеян до крайности: забыл в трамвае свой любимый зонтик, который, по его словам, придавал ему вид английского джентльмена из Сити, точнее, клерка. Но вместе с тем дядя неожиданно ретиво взялся за дело прописки Ани на свою жилплощадь, мало того, он даже намекнул племяннице, что благополучное решение этого вопроса обошлось ему в золотые часы марки «Сейко». Пришлось подарить их какому-то столоначальнику. Но счет за эти расходы дядя племяннице не выставил, что было достаточно странным, учитывая стабильную скуповатость Мишеля. А тут вдруг золотые «Сейко», ничем не объяснимое транжирство! Затем он до обморока поразил своих соседей-латышей: ни с того ни с сего подарил им свой старый, но еще прекрасно работающий пылесос, хотя нового себе не приобрел. Подобная щедрость дяди казалась Ане по меньшей мере странной. А когда он принес к ужину две грозди фантастически дорогих бананов, то Аня решила, что дядя и в самом деле спятил или в его жизни намечаются значительные перемены. И это было тревожно, поскольку, как ни крути, а Мишель Шломович у Ани единственно близкий человек в Риге. Он без навязчивости помогал и делом, и копейкой, и советом, когда Аня теряла ориентиры в местных условиях.

Неожиданно Мишель перестал ходить на работу. Весь день куда-то выбегал, звонил знакомым, был возбужден, говорил что-то непонятное. В конце концов. Аня пришла к выводу, что дядюшка не придумал ничего лучшего, как жениться и уехать из Риги в Даугавпилс, где жила его давняя пассия — заведующая мясным магазином. Такой брачный союз сулил в будущем значительное улучшение материального благосостояния дяди и безмятежный душевный покой.

Аня делала вид, что не замечает дядиной суетливости, полагая, что все узнает в положенный срок. Но оказалось, что ее безразличие очень обижало дядю.

Как-то солнечным утром — Аня еще не вставала — он постучал, вошел в ее комнатушку, присел у нее в ногах и, лукаво глядя на голые плечи Ани, сказал:

— Грешно, племянница, такой смачной женщине, как ты, просыпаться утром одной!

И тут же сунул руку под одеяло, погладил ее по голому бедру.

Аня настолько была ошарашена таким вступлением, что даже слов не нашла.

— Однако, должен тебе сказать, ты бесчувственна и толстокожа, как бегемот! — проговорил дядя, не снимая руки с бедра Ани и продолжая гладить его. — Неужели ты не видишь, какой я хожу волнительный и возрожденный? Неужели ты такая невнимательная или тебе все без разницы, хоть трава не расти?

— Пусть растет, — ответила Аня и перевернулась на бок так неосторожно, что дядина рука попала ей между ног.

— Деточка, — умильно зашептал дядя, — у меня имеются очень большие перемены.

Глаза его затуманились, и Аня вдруг поняла, что он и не замечает, как похабно лапает племянницу. Мишель делал это автоматически, просто потому, что привык запускать руки под одеяло, если под ним лежит женщина.

— Женишься? — спросила она.

— Что?

— Женишься на своей мясорубке?

Дядя захохотал и ответил решительно:

— Такую глупость я буду иметь всегда!

— Тебя в тюрьму сажают?

Дядя испугался.

— Чтоб твои кишки на сковородке поджарили!

— Так что случилось?

Дядя до боли сжал ее ляжку и сказал высокопарно:

— Мишель Шломович едет домой!

— В Бердичев?

— Какой Бердичев?! — всполошился Мишель. — Зачем мне вонючий Бердичев?! Я еду на свою настоящую родину, в край моих древних предков!

— В Израиль? — охнула Аня.

— Да! Я еду в Израиль! Прости, что я тебе об этом раньше не сказал, но это было очень опасно.

— Что опасно?

— Опасно, когда уезжаешь, — решительно сказал Мишель. — Сколько я настрадался, пока оформлял документы! Два, нет, три года кровавых страданий! И если бы кто-нибудь узнал, мне бы обязательно нагадили! Написали бы анонимку, что я шпион, что не люблю советскую власть и поэтому меня выпускать нельзя! А если говорить честно, то все совсем наоборот!

— Что наоборот, дядя?

Он наконец осмыслил, где блуждает его шаловливая рука, и испуганно выдернул ее из-под одеяла.

— Да. Совсем наоборот, Аня! Все уезжали, а я не хотел. Вся еврейская Рига уже в Израиле, а мне здесь нравилось. Хорошая была жизнь! Имел свой кусок хлеба, работу, свой гешефт и уважение общества. Все уезжали и спрашивали меня: «А ты когда уедешь?» Понимаешь, я оставался, а был виноват за тех, кто уезжал! Это же такая большая глупость, которую не придумаешь! И они до того меня заспрашивали, когда я уеду, что я решил уехать. Вот так. Но ты никому не говори, что я уехал, пока не получишь от меня письмо.

— Все еще боишься? — улыбнулась Аня.

— Может быть. У нас такое счастье, что можешь быть спокойным, только когда ляжешь в гроб.

— Когда ты едешь?

— В среду. Поездом до Москвы, а там на самолет и до Вены. А оттуда в Германию.

— В Германию? Ни хрена не понимаю! — удивилась Аня. — Ты же в Израиль собрался!

— Я еще думаю. У меня еще несколько дней. Как только перелечу границу, я буду свободным человеком. Сейчас у меня маршрут в Израиль. Когда прилечу в Вену, то на аэродроме меня будут уговаривать лететь в Израиль. Но я могу передумать и направиться в богатую, солидную страну, которая не воюет. Израиль воюет с нашими двоюродными братьями — арабами. А фашисты не воюют. Они чувствуют себя виноватыми перед нами и принимают нас хорошо. Стоит подумать, Аня, надо ли быть в Израиле. Там у меня всего двое родственников, а в Германии больше. Но мы имеем и другую сторону — я не люблю немцев. В Германии лежат кости твоих предков. В Германии и Польше. Но такая жизнь, которая начинается здесь, в Латвии, мне тоже не нравится. Скоро здесь все будет по-другому.