— Туда, — на ходу бросила Аня, даже не оглянувшись.

— Нет, вы посмотрите! Она не желает со мной разговаривать! Вы посмотрите на это платье! В таком платье ходят в баню! И даже лифчик не надела, корова! Не смей сегодня возвращаться домой! Если думаешь, что я открою, ты очень ошибаешься!

Сразу за аркой ворот находилась автобусная остановка. Аня вскочила в автобус, благо он уже собирался трогаться с места.

— Стой! — закричала Сара и ринулась за автобусом, теряя тапочки. — Стой, шофер! Куда ты ее повез? Ты не имеешь права!

Но автобус резко свернул на перекрестке в сторону, и фигура мамаши исчезла за углом.

Автобус сделал остановку на площади, неподалеку от Дома культуры — желтоватого здания с колоннами, по фризу которого рабочие и колхозники изображали трудовой процесс — строили коммунизм. Площадь была сердцем города, а его плотью и кровью — конечно же, завод «Электросталь», где отец Анны варил сталь в электрических печах. Поговаривали, что из-за этой высококачественной стали и всяких сопутствующих тому устройств в городе повышенная радиация, а потому многие жители умирают задолго до положенного судьбой срока. Сталь шла на космические нужды, из нее (опять же по разговорам) делали корпуса подводных лодок, но чувства гордости по этому поводу Аня не испытывала никакого. Ей было наплевать как на завод, так и на весь город в целом. Родная Электросталь надоела ей уже давным-давно, надоела ее деревенская сущность, ее неспешный ритм (всего в полуста верстах от буйства столицы!). В городе сохранялись свои обычаи и порядки. Когда кто-то умирал, тело усопшего провозили в гробу на открытом кузове машины чуть не по всем улицам, следом двигались духовой оркестр и траурная процессия. В центральном парке по праздникам гуляли под гармошку и истошными голосами пели частушки, не брезгуя солененьким матерком. Если вы что-то купили в магазине или на рынке, то встречные обязательно заглядывали в вашу сумку и без стеснения спрашивали, где это вы такой дефицит оторвали.

И кто сегодня умирал, в каком магазине выбросили дефицитный товар, как сыграли местные футболисты в первенстве Подмосковья — обо всем этом узнавал весь город разом.

В Электростали для Ани все было привычным, как в родной квартире. И монументальный, вылепленный из бетона лозунг «СЛАВА КПСС!», и плакаты типа «СОВЕТСКИЙ НАРОД БОРЕТСЯ ЗА ПОСТРОЕНИЕ КОММУНИЗМА»… Как и все, она не обращала на них никакого внимания. Прошлой зимой Ленька Селиванов как-то спросил на уроке обществоведения, не висит ли в Лондоне плакат «АНГЛИЙСКИЙ НАРОД БОРЕТСЯ ЗА ПОСТРОЕНИЕ ИМПЕРИАЛИЗМА»? После этого Ленькиных родителей вызывали к директору школы, а вечером папаша драл свое чадо ремнем. В школе Леньку почему-то прозвали странно и непонятно: «диссидент».

Аня пересекла площадь, направляясь к небольшому палисаднику около Центрального универмага. Кто-нибудь из знакомых наверняка толчется там в этот солнечный воскресный день.

Так оно и оказалось. На скамейке за газетным ларьком пристроились Мишка Клюев, Витька Мазурук и Богданова Галька по прозвищу Корова, которое она получила еще в седьмом классе, когда у нее первой мощно и выпукло налилась грудь и раздались вширь могучие бедра. Мазурук был при своей неизменной гитаре, с которой и спал-то, наверное, в обнимку. Аня заранее знала, что сейчас он пост что-то из репертуара Владимира Высоцкого. Великий бард помер пять лет назад, в дни Олимпийских игр в Москве, но песни его пели все с таким же азартом.

Аня хотела пройти мимо своих бывших одноклассников, поскольку с Коровой — Богдановой у нее были плохие отношения, а уж рядом с Клюевым торчать и вовсе не хотелось — все знали, что недавно он заболел триппером, чем, кажется, даже гордился.

Она прошла было мимо, но Мазурук отставил гитару и крикнул на всю улицу:

— Анька! Ты куда гребешь?! Подваливай к нам! Есть проблема!

Без всякого желания Аня перешла улицу и кивнула компании.

— Привет. Что еще за проблемы?

— Есть предложение сегодня собраться на природе. Смотаем на дальние озера, к Черноголовке. Посидим, рыбки половим, шашлычки сделаем, захмелимся. Как ты?

Мазурук был ее, Анин, парень. Во всяком случае, числился таковым с зимы. На Новый год они изрядно напились и в первый день 1985-го проснулись на полу, на матраце. Они совершенно ничего не помнили, но оба были голыми, так что представить себе, что произошло между ними, было несложно. С этой ночи Мазурук подчеркнуто оказывал Ане знаки внимания, хотя при появлении Галки Коровы от ее сисек глаз оторвать не мог.

Предложение Мазурука не соблазняло Аню. Эти выезды на природу она знала достаточно хорошо, и нового в мероприятии ничего не предвиделось. Хотя почему бы и нет? Делать все равно нечего.

— Деньги есть? — спросил Мазурук без обиняков. — Давай на пару флаконов и в четыре часа приходи сюда.

Аня покопалась в сумочке, выдала сколько могла и спросила Корову:

— Ты тоже придешь?

— Да, — ответила Галка. — Наверное, последний раз мы все вместе. Своим коллективом.

Помимо могучей груди, Галя Богданова обладала высокой сознательностью и потому последние три года была в школе комсомольским вожаком. На собраниях она выступала с лихими речами и не скрывала, что надеется продвинуться по «комсомольской линии». Поэтому прежде она не принимала участия в общих дружеских гулянках, чуралась их, считала, что это может подорвать ее авторитет. Но теперь почему-то передумала. Решила, видно, рискнуть на прощание. Окосела от своей комсомольской деятельности. Но что такое выезды на природу, она не знала. «Уж не думает ли она, что это нечто вроде комсомольского собрания на свежем воздухе или субботника по уборке городского парка?» — и Аня в душе обрадовалась, полагая, что активная комсомолка сегодня вечером непременно лишится девственности и станет наконец-то как все. Или почти как все в их классе, кроме самых скучных и некрасивых зубрилок.

— Если меня полчаса не будет, то не ждите, — сказала Аня.

— Это как тебя не будет? — обидчиво спросил Мазурук. — Ведь я же там с ребятами, мы все вместе. Ты что, зазналась и своих не признаешь?

Аня не зазналась и от своих не отрекалась. Минутой назад собралась было поехать в Москву — только потому, что день хороший. Но и в Москве было нечего делать.

— Хорошо, — сказала она. — Приду.

Сидеть на лавочке и слушать, как хрипатит под Высоцкого Мазурук, Ане совсем не хотелось, она кивнула и пошла дальше, совершенно не представляя себе, куда и зачем.

Тоска зеленая, подумала она без особого огорчения, тоска сегодня и завтра. Она увидела, что идет мимо дома, где живет ее близкая подруга Наташка Збруева. Отец Наташки сегодня на заводе, мать дежурит в больнице — значит, можно зайти потрепаться. Та, конечно, дома, зубрит: ей предстоит поступать в Первый медицинский институт, но не потому, что сама хочет стать врачом — таково желание матери.

Наташка открыла дверь — сухая, как вяленая сельдь, сутуловатая, близорукая. По окончании школы ей-то и вручили медаль за отличные успехи в учебе и примерное поведение. Примерное поведение Наташки объяснялось ее полной непричастностью к внешкольной жизни класса, продиктованной тем, что внешность Наташки решительно никого из парней не соблазняла. Что касается внутреннего мира Збруевой, той же Коровы — Богдановой или ее самой, это, по убеждению Ани, не интересовало никого в мире.

— Зубришь? — спросила Аня.

— А что поделаешь! Поедом мамаша ест. Если не поступлю в институт, хоть в петлю лезь. Чаю хочешь? У меня торт есть.

— Давай.

— А растолстеть не боишься? — хихикнула Наташка, но Аня не боялась растолстеть — ни торты, ни макароны на нее не действовали.

— Ты вообще-то что делать думаешь, Ань? Будешь куда-нибудь поступать? Или работать пойдешь?

— Не знаю, — вяло сообщила Аня искреннюю правду.

Умненькая Наташка раскрыла свою крокодилью пасть, заглотнула огромный кусок торта и заметила деловито:

— По-моему, тебе нужно стать гетерой.