Постановления его заседаний нередко фактически перерешались заседанием другого состава. Твердого и единого политического руководства партии при таких условиях быть не могло. Не могла поэтому осуществляться и прочная партийная дисциплина. Мало того, внутренняя дисциплина в самом ЦК стала ослабевать, и в сентябрьских протоколах имеются резолюции, пытавшиеся чисто формально и поэтому неудачно воссоздать эту дисциплину чрезвычайно строгими, почти небывалыми в практике центральных комитетов других партий нормами, в конце концов, именно по чрезмерности своей часто остававшихся мертвой буквой и тем самым окончательно подорвавших всякую дисциплинированность партии.
Протоколы заседаний ЦК с мая по август включительно, по-видимому, в настоящее время находятся только в одном месте, -- в архиве ГПУ23. В течение этих двух заседаний24 определялась вся политика партии во время последовательной смены нескольких составов Временного правительства25, вызванных кризисами в его среде, а равным образом и советская тактика партии, протекавшая под знаком борьбы против большевизма и все более тесного союза с меньшевистской частью социал-демократии26.
По мере развертывания событий, изначальный разнобой в Центральном комитете ПСР все более фиксировался. Из прежнего эклектически компромиссного центра выделялся левый центр, вынесший из опыта шести месяцев революции заключение, что коалиция центральных партий трудовой демократии -социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков -- с партией либеральной буржуазии27 далее немыслима без окончательной дискредитации их в массах и без перехода их влияния на народ к большевикам.
С точки зрения левого центра, развиваемой В.М. Черновым и его политическими друзьями, русская революция, в качестве революции общенациональной, имеет одно чрезвычайно уязвимое место: это -- отсутствие в России устойчивой и зрелой либеральной буржуазии. Русская буржуазия, малокультурная, хищническая, слабая в творчестве, сильная уменьем эксплуатировать дешевый труд рабочего, с одной стороны, и отданного ей в жертву таможенным режимом потребителя -- с другой, до мозга костей развращена абсолютизмом, который выращивал ее в оранжерейной атмосфере покровительственной политики. Только полное внутреннее разложение упадочнической династии и окружающей ее высшей бюрократической камарильи заставило, наконец, буржуазию отшатнуться от старого режима и кое-как приспособиться к республике. Но для буржуазии русской только что окончился блаженный период военных сверхприбылей, и вступила в свои права "разруха": изношенность основного капитала, возобновлявшегося обычно за счет импортированного из-за границы оборудования, которому пути преграждены войной; прогрессирующее ухудшение, по тем же причинам, транспорта; перебои в доставке сырья и топлива; наконец, поднятое революцией самосознание рабочего, который более не желает допускать, чтобы хозяева перекладывали на его плечи все эти неудобства, сокращающие их доходы. Настает период, когда буржуазии приходится мириться с сокращением прибылей, иногда с временною убыточностью производства с целью его сохранения для лучшего будущего. Более культурная и политически дальновидная буржуазия могла бы это сделать за счет прежних сверхприбылей; но ее представителей в России -- ничтожное меньшинство, и они неспособны противостоять общему настроению своего класса. Настроение же это -- не только ярко противорабочее, но и глубоко антипатриотичное по своему существу. Большинство капиталистов склонно к сворачиванию своих предприятий и к переводу денег за границу, в нейтральные страны, для превращения в русский филиал международного спекулятивного капитала, неразборчивого в средствах и широко использующего произведенный разрыв междуевропейских коммерческих связей. Эта тяга к дезертирству толкает буржуазию на тактику открытого локаута, обостряет его отношения к рабочим и родит в последних анархические настроения, что, в свою очередь, еще более подчеркивает, усугубляет контрреволюционность промышленно-торгового мира; кадетская партия, стремящаяся раздвинуть свои ряды включением в них торгово-промышленных слоев, неизбежно настраивается по камертону этих контрреволюционных настроений.
Другой социальной опорой кадетской партии являлось земское дворянство28, относительно более прогрессивная часть русского поместного землевладения. Но так как последняя четверть века в России ознаменована все более явственными признаками грядущей аграрной революции, так как социалистические партии, откликаясь на единодушное настроение деревни, ставят своею задачею превращение всего землепользования России в трудовое крестьянское землепользование, то в дворянско-земледельческом классе, не менее буржуазии развращенном правительственными подачками и привилегиями, происходит регрессивная политическая эволюция. Боевые "союзы землевладельцев"29 проповедуют мужество отчаяния, борьбу с социализмом, месть и вражду к крестьянству, претендующему на частновладельческие земли. И это настроение отражается на кадетской партии, стремясь превратить ее прежде всего в боевую антисоциалистическую партию, говорящую свое veto прежде всего всякой радикальной аграрной реформе, в особенности же -- всякому приступу к ней до Учредительного собрания.
Являясь блестящим, профессорско-адвокатско-литераторским "штабом без армии", кадетская партия испытывает сильнейшее давление двух этих социально привилегированных групп, привыкших жить под крылышком абсолютизма, не подготовленных к атмосфере свобод, к демократии, к политическому состязанию идей, и потому все более тяготеющих к испытанному историческому якорю спасения отживающих и упадочных классов -- к диктатуре.
Наступление революции в России было катастрофою всех откровенно правых партий. У них исчезло даже мужество поднятия знамени, открытого политического существования. Партия кадетов из самой левой легальной партии неожиданно для себя превратилась, благодаря их исчезновению, в самую правую легальную партию. Но тем самым она естественно сделалась складочным местом для всего, что было когда-то правее ее. Партия кадетов не заметила, не осознала или намеренно закрыла глаза на это затопление ее рядов справа, и теперь несет все его последствия, т[о] е[сть] все более резкий отрыв от революционной демократии.