Но теперь он не увидел тут ничего смешного, как и в том факте, что Вулкейп тоже состоит в капитанском чине, хотя в петлицах у него вместо доблестного огнестрельного оружия красуется лишь крылатый жезл с буквою «Д», в знак того, что его профессия не убивать людей, но — что значительно менее воинственно и благородно — всего только лечить им зубы.

Нийлу вспомнилось, как еще мальчишкой он однажды видел все семейство Вулкейпов на пикнике на высоком берегу Соршей-Ривер. Они расположились вокруг белой с красным скатерти, разостланной на камнях, и пели хором, и Нийл тогда с завистью подумал, что у него в семье никогда так весело не бывает. И — ну да! — старика Вулкейпа он не раз встречал потом в здании «Таверны наяды», где тот служил дворником и истопником. Но сейчас ничто в нем не напоминало о швабре и мусорном ведре. Его серый костюм сидел безукоризненно, галстук был завязан элегантным узлом, а голова с черной седеющей шапкой волос, горделиво откинутая назад, напоминала голову римского сенатора.

Нийл наблюдал торжественную сосредоточенность Джона Вулкейпа и заранее холодел при мысли о том, какая же судьба ждет его самого в этом мире, его собственном праттовском мире, где для человека с таким одухотворенным обликом не нашлось другого занятия, кроме грязного полурабского труда. Он настойчиво убеждал себя, что, как ни велико его сочувствие к этим неграм, слишком уж много он рискует потерять, если объявит себя одним из них. Но — «хотел бы я обладать достоинством этого старика», — вздыхал он.

В лице миссис Вулкейп было что-то необыкновенно знакомое. Нийл никак не мог понять, что, пока вдруг не догадался, что она удивительно похожа на его мать. Он вздрогнул, не поверил, снова взглянул. Она казалась старше его матери и как-то одновременно спокойнее и решительнее, но ее кожа цвета липового меда, ее точеный нос, ее маленький робкий рот, взгляд, полный самоотречения, — во всем было это сходство, и он вдруг почувствовал, что с ней и с ее семьей его связывает нечто большее, чем старая легенда о пограничном бродяге в мокасинах. Это была женщина, которой он с радостью ответил бы на любой вопрос, и в ее улыбке и ласке он мог найти утешение.

— Господь да пребудет с нами, когда мы в разлуке, да избавит нас от погибели и да осенит благодатью своею…

Ивен Брустер помедлил, его глаза смотрели прямо на Нийла, чудесная дружеская улыбка осветила его лицо, и он договорил:

— …благодатью своею всех нас, богатых и нищих, черных и белых — ибо все мы его дети.

Хор африканских девушек, которые были американскими девушками, запел: «Да святятся узы, связавшие нас!» Но все кругом встали, и чары нарушились, только Нийл еще сидел, завороженный.

Когда вместе с последними из прихожан он двинулся к двери, он почувствовал их смущение; они не знали, что привело его сюда — сочувствие или любопытство и как с ним быть — поклониться или не заметить. Но те из них, кто был родом с Юга, знали по опыту: лучше всего сделать и то и другое и скорей убраться подальше.

Доктор Брустер стоял в дверях, прощаясь с выходящими, и к Нийлу он обратился точно так же, как ко всем остальным:

— Приятно было видеть вас сегодня среди нас, брат мой.

Условная стандартность фразы не понравилась Нийлу, но разве доктор Бансер не говорил таких же фраз?

Пожимая проповеднику руку (теперь он уже натренировался и делал это довольно естественно), Нийл ближе разглядел его лицо: у него были тяжелые, чуть припухшие у переносицы верхние веки, потная, как у батрака, кожа и сила батрака в рукопожатии, а в глазах отражались все страдания мира со времен Голгофы.

Нийл, немного растерянный, спустился с крыльца, не чувствуя облегчения оттого, что испытание кончилось; ему было не по себе в этом будничном мире улицы, где ни от случайных белых прохожих, ни от черных гуляк и бездельников нечего было ждать чуткости Ивена Брустера.

Он долго стоял и смотрел на возвышавшееся через дорогу кино «Эфиопия», точно это был по меньшей мере Шартрский собор. Он не сразу заметил, что рядом с ним стоят Вулкейпы, обсуждая с соседями воскресные новости. Капитан Эмерсон Вулкейп, видимо, узнал Нийла, но не рассчитывал, что Нийл узнает его, и немало удивился, когда Нийл неловко мотнул головой и пробормотал:

— Мне показалось, что это вы, дружище, но я не был уверен. Мы ведь не виделись с самой школы.

Вулкейпы рассматривали его в молчании, которое еще не было ни благосклонным, ни враждебным. Он заторопился, стремясь, сам не зная почему, расположить их к себе:

— А знаете, я ведь вас всех когда-то видел на пикнике, помню, я даже пожалел тогда, что я не в вашей компании.

Они все растянули губы в подобии вежливой улыбки, но Нийл продолжал настойчиво, словно решил понравиться этим людям, хотя бы для этого пришлось перебить их всех поодиночке:

— Жалко, что мне раньше никогда не доводилось слышать доктора Брустера. Э-э… скажите, капитан… вы тоже побывали в Европе?

— Да, был некоторое время. — Эмерсон неохотно сделал то, чего требовала вежливость: — Разрешите вас познакомить, капитан Кингсблад: моя жена, вы, вероятно, знаете ее отца, Дрекселя Гриншо из «Фьезоле», и наш сын. Мой отец, моя мать, а эта молодая девица — моя племянница Феба… Мама, я тебе рассказывал о мистере Кингсбладе, мы с ним учились вместе.

У всех Вулкейпов был такой вид, как у детей, которые уже шаркнули ножкой дяде и считают, что теперь можно удрать к своим игрушкам. Но этому Нийл твердо решил помешать, хотя бы даже в ущерб собственному самолюбию. Эта семья вдруг приобрела для него огромное значение. Когда человек в тридцать один год рождается негром, ему нужна семья.

Ухаживания и подлаживания были не в характере Нийла; но сейчас он заговорил с Эмерсоном почти заискивающе:

— Вам в какую сторону, капитан? Я плохо знаю эту часть города.

Вместо Эмерсона откликнулась его мать, ласково и сердечно:

— О, пойдемте вместе, капитан, нам по дороге.

Джон и Мэри Вулкейп жили на расстоянии одного квартала от церкви, а Эмерсон по соседству с ними. Проходя мимо крошечного пасторского домика, Джон сделал попытку завязать разговор:

— Как вам понравилась проповедь, капитан Кингсблад? Мы все очень высоко ценим доктора Брустера.

Вулкейпов удивило, что этот белый банкир — приехал сюда, наверно, что-нибудь разведать по своей части! — ответил с таким жаром:

— Он меня просто поразил необыкновенным сочетанием силы и мягкости. Это святой — но умница!

— Ну, он такой мастер стряпать и играть в кегли, что к святым его, пожалуй, не причислишь, но мы все его очень любим, — сказала миссис Вулкейп, и Нийл почувствовал, что она чуть-чуть смеется над ним и над его позой критика-любителя. Но он решил, что улыбкой его не собьют. Он внимательно оглядел пасторский домик, убогое одноэтажное строеньице, — три-четыре комнатушки, должно быть, и все вместе площадью немногим больше, чем его скромная гостиная в Сильван-парке. В окошках виднелись аккуратные занавески, а на крылечке величиной с носовой платок стояли три горшка герани.

— Маловат домик для такого большого мужчины. У него и жена есть?

— Да, жена и двое детей. Доктор Брустер и то говорит, что для того, чтобы всем хватило места, приходится спать на плите, а кошку и ванну держать в духовке, и библиотеку тоже — все три книги! — сказал мистер Вулкейп.

Его жена запротестовала:

— Уж, пожалуйста, Джон, ты отлично знаешь, что у Ивена прекрасная библиотека, можно только удивляться при его жалованье — сотни книг, все новинки, и Мюрдаль, и Райт, и Ленгстон Хьюз, и Ален Локк, — и чего только нет!

Над ней добродушно посмеялись, как бывает в семьях, где все любят друг друга.

Нийл ухватился за возможность продолжить разговор:

— Приход небольшой, много платить ему, вы, вероятно, не можете. Обидно все-таки.

Джон ответил с достоинством:

— Да, мы не можем платить много. Мы и сами все зарабатываем гроши. А у Ивена — у доктора Брустера — дети еще учатся и вот, чтобы сводить концы с концами, ему приходится вечерами работать на почте. Но он ничуть не стыдится этого. Еще шутит: радуйтесь, говорит, что у вас проповедник, который служит в государственном учреждении, а не побирается под окнами. И потом, — закончил он горделиво, — Ивен не простой работник, а заведующий, и у него даже белые подчиненные есть!