— Но Каракозов руку на человека поднял, — тихо заметила Елена Константиновна.

— Да! — с жаром возразил Клеточников. — Да! Но это — другое дело! Я не знаю, как это сочетать… и это, и… многое другое. И правило, что нет гнусных средств для достижения благой цели… Но это — одно, а то — другое! Они от всего отказались. Вы бы видели, как они жили. Зимой снимали садовую беседку, которая отапливалась железной печкой. Беседка была застекленная, но рамы были одинарные, и дверь открывалась прямо в сад, сеней не было. Когда не топили, все внутри промерзало, как на улице. Спали на полу на матрацах, вповалку. Питались хлебом и пятикопеечной колбасой, раза два в неделю позволяли себе зажарить по куску говядины, и то лишь после того стали это делать, как доктор потребовал, потому что от колбасы у них развилась какая-то болезнь желудка. И это при том, что большинство из них были из богатых семей. Все, что у них было, они отдавали на дело общества… Их убеждений можно не разделять. Но все, что они делали, исходило из желания добра… добра другим. Всем. Это было у них на лицах. И все, кто с ними соприкасался, это понимали. Оттого к ним легко приставали… потом.

— Но вы же к ним не пристали? — сказал Винберг.

— Не пристал, потому что… не разделял их убеждений, — с видимым затруднением сказал Клеточников. — И кроме того…

— И кроме того? — переспросил Винберг, почувствовав, что вот сейчас Клеточников скажет то, что наконец объяснит его таинственные умолчания. Но Клеточников опять уклонился от объяснения.

— Это ничего не значит, что я не пристал, — сказал он горячо. — Все и не могли пристать. Дело не в этом. А в том, что они, Ишутин и другие, может быть, ближе, чем нам это кажется, были к истине, несмотря ни на что…

Клеточников замолчал, недовольный собой, сознавая, что говорит не так, как следовало бы, и не то, что следовало, — много лишнего и личного, много чувства.

— Они хотели добра другим, — задумчиво повторил Щербина. — Но весь вопрос в том, как делать добро…

— Еще одна тема разговора определилась, уже третья за вечер, — сказал с улыбкой Визинг.

— Не довольно ли для одного вечера? — сказала его жена, поднимаясь. — Уже поздно, надо ехать.

С нею согласились. Гости стали откланиваться.

— Очень приятно было познакомиться, — сказал судья, крепко пожимая руку Клеточникову, это были его первые слова за весь вечер.

— Вы меня почти убедили в святости ваших старых друзей, — с улыбкой сказал Клеточникову Винберг и прибавил, прищурившись: — Кое-что мне, правда, осталось неясным. Но, надеюсь, как-нибудь мы с вами продолжим разговор?

— Да, и мне бы хотелось. Я хотел у вас спросить… — пылко начал было Клеточников; он хотел сказать Винбергу, что заметил его мысль о «сознательном» участии масс в общественных процессах и хотел бы о ней говорить, но оборвал себя: — То есть, конечно, мы продолжим разговор…

Щербина молча пожал ему руку, покивал головой с задумчивым выражением, как бы изъявляя признательность, и удалился, ушел в Ялту пешком, как и пришел.

Пока прощались с гостями, исчезла Машенька, он и не заметил как.

Поднимаясь к себе, он услышал ее голос из приоткрытой двери комнаты, выходившей, как и его комната, на верхнюю площадку темной лестницы, только по другую сторону. Должно быть, она сидела неподалеку от двери, разговаривая с горничной, которая расчесывала ей на ночь ее русалочьи волосы — он услышал шорох гребенки, остановившись на лестнице. Вспомнил утреннее приключение и засмеялся, вдруг почувствовав себя молодым и здоровым, вполне, вполне молодым и здоровым. Стараясь не скрипнуть ступенями, он взбежал наверх, вошел к себе, не зажигая свечи, подошел к окну. Ночь была тихая и ясная, луна стояла над морем, мерцавшим вдали странным туманно-голубым светом, а в саду была черная, густая, теплая темнота, наполненная влажными шорохами испарений и стуком капели о листья; в этой тяжелой темноте неразличимы были деревья.

Он дождался, когда стихли голоса за дверью, и лег в постель.

Тайна клеенчатой тетради. Повесть о Николае Клеточникове i_003.jpg
7

Лечение виноградом, по рекомендации самарского доктора Нестора Васильевича Постникова, должно было заключаться в методическом, в течение длительного времени, ежедневном приеме довольно большого количества винограда, начиная с трех — пяти фунтов в сутки с постепенным повышением суточной порции до десяти — пятнадцати фунтов, и при этом обязательно сопровождаться длительными прогулками, чередующимися с морскими купаниями; климату, в данном случае климату Южного берега Крыма, как дополнительному элементу лечения, доктор Постников придавал не менее важное значение. Виноград для лечебного употребления должен был быть совершенно спелый, в тот же день срезан с куста, кисть, разумеется, тщательно обмыта. Причем не всякий сорт винограда годился для употребления в лечебных целях. Из полутора сотен известных доктору сортов, выводимых в Крыму, он назвал лишь около десятка, которые, как показывал опыт — европейский, разумеется, в России еще никто из врачей не применял на практике виноградное лечение, — могли быть пригодны для лечения. К счастью, все эти сорта были известны и Корсакову и Винбергу и оказались довольно распространенными на Южном берегу, в том числе и в окрестностях Ялты.

На чем основывалась уверенность доктора Постникова и его европейских коллег в лечебных свойствах винограда? Прежде всего, разумеется, на данных науки, этого детища и кумира нового времени, способного, казалось, объяснить все на свете и открыть все тайны мира, исцелить убогих и немощных, накормить голодных, утешить несчастливых. Но хотя изобретение рациональных методов лечения виноградом и было достижением просвещенного девятнадцатого столетия, история медицины показывала, как любезно объяснял Клеточникову расположенный к нему доктор Постников (должно быть, и этим расположением, и любезностью обязан был Клеточников все той же своей «особенной черте»: малообщительный, желчный доктор, встречавшийся с больными только в кабинете и только в определенные часы, делал исключение для Клеточникова, приглашая его на совместные вечерние прогулки над Волгой и посвящая в детали предстоявшего ему самостоятельного виноградного лечения, и, хотя беседы их не выходили из круга медицинских тем, они, очевидно, были приятны доктору, тосковавшему, как догадывался Клеточников, по человеческому общению, но почему-то не желавшему это показать), что о лечебных свойствах винограда было известно еще нашим древним учителям — грекам, римлянам и арабам.

Теперь Клеточников мог смело приступить к курсу лечения и оставил заведение доктора Постникова с обещанием регулярно сообщать ему из Ялты подробные сведения о самочувствии, температуре и прочих показаниях — не для того, чтобы доставить ему, доктору Постникову, удовольствие напоминанием о себе, но чтобы он, доктор Постников, мог извлечь из этих сведений какую-нибудь утилитарную пользу, например использовать их в научной статье, при этом Клеточникову была обещана в обмен столь же регулярная врачебная консультация по почте.

Лучшими из лечебных сортов винограда, которые доктор называл сортами первой категории, были «шасля», «мадлен» и «чауш».

— О, «шасля»! Это и лучший столовый сорт. Очень нежный, в Крыму только у нас, на Южном берегу, можно с успехом разводить. Очень богат разновидностями, около двадцати их имеется в ассортименте Никитского сада. Несколько есть и у меня, — говорил Владимир Семенович Корсаков. Он водил Клеточникова на плантации и показывал разновидности этого сорта.

Плантации Корсакова занимали небольшую площадь, не более десятка десятин, хотя всей земли, подаренной некогда роду Корсаковых Екатериной Второй, было порядочно, но она была в оврагах, неудобна для обработки и пустовала, если не считать того, что голые места Корсаков засаживал крымской сосной и кипарисами, постепенно превращая их в парк. Занимая небольшую площадь, виноградники, однако, были сильно разбросаны, размещались на нескольких холмах по дороге в сторону Ливадии. Нужно было пройти от усадьбы немного лесной дорогой, и открывалась холмистая долина, за нею виден был Ливадийский парк с царским дворцом, справа стояла каменная стена гор, а слева, между дорогой и морем, на восточных и южных склонах голых холмов и лежали виноградники. Корсаков любил сюда ходить, он считал эти сухие, безлесные места живописными, и Клеточников, привыкнув сюда ходить вместе с ним, должен был с этим согласиться: действительно в сожженных солнцем желтовато-бурых холмах, плавно поднимавшихся от моря к горной стене, в огромной массе тяжелого, горячего, стеклянистого воздуха, колыхавшегося над долиной, в нежной голубизне моря — а море здесь всегда было голубое и манило свежестью и чистотой — было своеобразное очарование.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: