Каждое утро садовник приносил две корзины винограда, одну для господ, другую, особо подобранную, для хворого гостя. Проходя под окнами Клеточникова, он легонько стукал по подоконнику палкой и подавал ему корзину в окно. Клеточников, завернувшись в халат, спускался к морю, купался в мужской бухте, затем съедал утреннюю порцию винограда и уходил гулять. Через два часа он снова купался и съедал очередную порцию. Потом еще три раза принимал виноград: за обедом, через два часа после обеда и за ужином, причем перед ужином непременно еще раз купался.
Он быстро дошел до максимальной нормы, 15 фунтов в день, и держался ее легко, не делая над собой никакого усилия, — виноград не надоедал и не вызывал отрицательных реакций в организме, о возможности которых предупреждал доктор Постников. Правда, при этом пропадал аппетит к обычной пище, совсем не хотелось есть, но Клеточников нисколько от этого не страдал. Напротив, сообщая доктору в Самару о своем самочувствии, писал о том, что, если бы и вовсе отказался от обычной пищи, пожалуй, чувствовал бы себя еще лучше; он заметил, что, сведя обед к двум-трем ложкам бульона и совсем отказавшись от ужина, стал чувствовать, и с каждым днем это чувство укреплялось, приятную легкость в теле — стало легко подниматься по утрам, и весь день, несмотря на утомление от прогулок и купаний, держалось ощущение бодрости, тело не приходилось волочить, как еще совсем недавно, как нечто отдельное от тебя, непокорное и враждебное, оно снова становилось послушным.
В Ялте Клеточников бывал часто, через день ходил туда пешком, носил на почту письма: в Пензу — родным, в Самару — доктору Постникову и Мордвинову, с которым также переписывался. Мог бы не носить: ежедневно садовник Корсаковых ездил верхом в присутствие с бумагами Владимира Семеновича и заезжал на почту — мог бы прихватывать с собой и письма Клеточникова. Но Клеточников оставил это за собой, чтобы иметь предлог для прогулок в Ялту.
В первый же свой выход в Ялту он стал свидетелем отъезда из Крыма государя императора. Это было в сентябре. Царский поезд обогнал его у моста через речку Дерекойку, за которой начинался город. Мимо пронеслась карета, запряженная по-английски цугом, с форейтором, в окне мелькнуло болезненное лицо императрицы и чье-то приятное то ли детское, то ли девичье, должно быть какой-либо из великих княжон, затем в открытой коляске проехал государь с молодым флотским офицером, как понял Клеточников, великим князем Алексеем Александровичем, за неделю до него прибывшим в Ялту по возвращении из заграничного путешествия (других же сыновей государя, исключая малолетнего Сергея, находившегося при матери и, возможно, ехавшего в карете, в это время в Ялте не было), за ними коляски с генералами, сановниками и роскошными дамами, а первыми скакали и замыкали кортеж казаки на белых конях и в белых черкесках, сверкавшие серебром кинжалов и конского оголовья.
Клеточников был на дороге один, и все проезжавшие невольно обращали на него внимание. Он отметил на себе равнодушный взгляд императрицы и рассеянные взгляды императора и его сынка. Императора он и прежде видел, в Петербурге, там же видел и двух его старших сыновей, Александра, наследника, и Владимира, Алексея же видел впервые и теперь невольно задержался на нем взглядом. Он производил более приятное впечатление, чем оба его брата. Толстый и рыхлый, однако с худым, несколько вытянутым, бледным лицом, с круглыми, навыкате, рачьими глазами — про таких говорят — размазня, он, по крайней мере, не казался военным, хотя и был затянут в офицерский мундир — тонкое сукно морщилось гармошкой, облегая длинное и вялое тело. Те же его братцы были по виду изрядными солдафонами. Что-то тяжеловесно-медлительное, сонливое и вместе заносчивое было в их лицах, причем они были похожи: у обоих запавшие глаза, взгляд исподлобья, толстые губы, тупая юнкерская усмешечка на губах. Это поколение Романовых как будто освободилось от бульдожьего выражения лица и вздернутого носа Павла, еще заметных на их папаше, тем не менее благородства и тонкости и в их лицах не было.
Пронеслись-проскакали, пробарабанили по деревянному мосту, и остались после них над мостом, над дорогой густая и мелкая, будто дым, едкая галечная пыль да пронзительный запах конского пота. Морщась, спустился Клеточников к воде, чтобы переждать, пока очистится воздух. Особенно запах был неприятен. То есть не то что неприятен, но здесь, у моря, казался неуместен. Этот запах, давно заметил Клеточников, в разных городах воспринимался по-разному: в Москве, простодушной и нестрогой, мешаясь с запахами талого снега и навоза, жареных пирогов и прелых монастырских стен, он был даже, и в немалой степени, приятен, в Петербурге, перебиваемый дамскими духами и вонью кожаной гвардейской амуниции, он вызывал неясное беспокойство, хотелось куда-то бежать и бежать, в Пензе он был незаметен, не застаивался, выдуваемый ветрами с крутого холма, на котором расположен город, а здесь, под жарким солнцем, у моря с его нежными запахами йода, он был слишком резок и груб.
Клеточников перешел мост и пошел к почте, и напрасно, потому что весь город был на пристани, и на почте никого, кроме сторожа, отставного солдата, дремавшего на стуле перед дверью на солнцепеке, не было. Клеточников тоже пошел на пристань.
Вся площадь перед пристанью была заполнена народом, стоявшим полукругом в несколько слоев, отличных один от другого формой и цветом одежды людей. В самом дальнем от центра слое были перемешаны ремесленники, крестьяне с базара, мелкие чиновники и бабы, люд разношерстный и разноязыкий, были тут и греки, и татары, и евреи, отдельной группой стояли купцы, все в длиннополых сюртуках, сапогах бутылками и красных ситцевых рубахах; второй слой составляли казаки, солдаты и городовые во главе с Зафиропуло; третий слой — чиновники и офицеры местной иерархии, и между ними Клеточников обнаружил Корсакова, в дворянском мундире, в перчатках, с отсутствующим, скучающим выражением, должно быть, подумал Клеточников с улыбкой, тоскующего по халату, в котором мог бы теперь сойти в свою прохладную бухту; еще ближе к центру — генералы и нарядные дамы в легких шляпах с белой вуалью и в центре — царская семья. Слои были довольно жидкие, притом они не строгим полукругом облегали центр, в некоторых местах приближались к нему так близко, что, стоя здесь, можно было не только хорошо видеть царя и его близких, но и слышать, о чем они говорили. Императрица держала за руку девочку лет четырнадцати в легком белом платье, подле них стоял мальчик в серой военной курточке, напоминавшей полицейский мундир, в фуражке с лакированным козырьком, видимо это и был великий князь Сергей Александрович, а девочка, — видимо, великая княжна Мария Александровна, лицо которой и видел Клеточников в окне кареты. Юный великий князь тянулся во фрунт, выпячивая грудку и надувая щеки, и смотрел бурбончиком, напоминая толстым, туповатым лицом и нескладной фигурой братьев Александра и Владимира, обещая вырасти таким же бравым юнкером.
Царь все время стоял к Клеточникову спиной, отдавая какие-то распоряжения, которые отзывались судорогой на кучках генералов, офицеров и матросов; что-то не ладилось, и государь сердился. Но вот наконец все устроилось или ему надоело распоряжаться и сердиться, и он повернулся и стал прощаться с семьей — он уезжал один, императрица с детьми оставалась в Ливадии еще на месяц, это Клеточников знал от Корсакова, — и Клеточников мог теперь его лучше рассмотреть.
Круглое, мясистое лицо простонародного, багрового, цвета, толстая шея, плотный жгут бакенбардов высоко подстрижен и подбрит… Кому или чему служил этот крепкий, еще не старый, но усталый и равнодушный господин? Им объявлено много благодетельных реформ, но понимал ли он вполне значение этих реформ, хотя бы той же земской, так, например, как понимает Винберг, как понимают гласные тверского, новгородского и прочих земств, протестовавших против недавних, направленных на стеснение земства, и им, государем, одобренных законов правительства, как понимают питерские земцы, деятельность коих он же в начале текущего года пресек и главных деятелей отправил в ссылку, и за что? — за то, что осмелились высказать на своем собрании несколько справедливых слов по адресу высшей бюрократии, обвинили ее в неспособности управлять хозяйством страны?..