– Ты хочешь сказать, что мы ляжем спать вместе? Что прошел почти год, и тебя уже больше не коматозит при одной мысли о том, что к тебе прикоснется мужчина? Время лечит? Да, Светка? Или вовсе не время, а нечто другое? Вернее, кто-то другой? Скажем, те парни-«таймырцы»?

– Хм… – Конфетка взяла валявшийся на краю стола пульт, нацелила его на блестящий, космического дизайна, музыкальный центр «Пионер» – единственную дорогую игрушку в этой небогатой квартирке, – и комнату, создавая уместный для этой мелодраматической сцены фон, наполнила негромкая душещипательная мелодия. – Если сейчас в тебе говорит ревность, Денис, то мне это нравится. А насчет кого-то другого можешь забыть. Никого не было. Пытались многие, но… В лучшем случае, они оставались ни с чем. В худшем, – с отбитыми яйцами. Сам знаешь, что быть со мной чрезмерно настойчивым – не лучшая тактика.

– Да. Именно об этом я и думал когда-то, сметая с полу осколки той полочки, которую ты сбила ногой.

– Извини. Я и правда тогда психанула. Обидно стало. Очень обидно. И знаешь, почему?

– Почему?

– Помнишь, как в сказке про Царевну-лягушку?… – Света откинулась на спинку стула, закрыла глаза.

Из колонок у меня за спиной растекалась по комнате баллада Ричарда Маркса. Сквозь плотные шторы в квартиру пытались пробиться остатки дождливого сентябрьского дня. Для завершения антуража не хватало только зажженных свечей.

– … «Что ж ты наделал, Иван-царевич, зачем спалил мою лягушачью кожу? – с выражением продекламировала Конфетка. – Потерпел бы еще всего несколько дней, и я была бы твоей! И все у нас было бы супер!» И ты не дотерпел немного, Денис. К тому моменту, как ты меня выгнал, я уже принадлежала тебе. Со всеми потрохами, как говорится. Оставалось только одно. И для этого мне надо было созреть, выждать еще немного, буквально день-два. Чтобы я сама этого пожелала. Чтобы легла рядом с тобой той ночью не с отвращением, а с замиранием сердца и сладостным трепетом в предвкушении того, что сейчас произойдет между нами. И я чувствовала тогда, что осталось немного. И очень жалела потом, что не поддалась на твои уговоры. Но ведь если бы поддалась, тогда это могло бы меня навсегда оттолкнуть от тебя. И не только от тебя, Денис. И все-таки я отдалась бы тебе, смирилась бы. К подобному повороту я была готова. Такой исход я тоже предполагала. Но… В тот вечер все произошло настолько стремительно, что я даже не успела толком понять, что творится. И пришла в себя только на улице. И очень жалею теперь, что не попыталась сразу вернуться обратно. Наверное, тогда все было бы по-другому.

«Тогда я не сошелся бы с Ольгой, – сразу же выстроил я цепочку событий, которые бы со мной не произошли. – И не угодил бы к куму в гараж. И не пришлось бы захватывать вертолет. И я не метался бы сейчас, как затравленный зверь, в поисках хоть какого-нибудь убежища, хоть каких-нибудь денег».

– И теперь ты хочешь вернуть то, что когда-то…

– Нет, – не дала мне договорить Конфетка. – Уже ничего не вернуть. Вспомнить – да. Но вернуть невозможно. Так ты остаешься?

Она продолжала сидеть, откинувшись назад. Закрыв глаза. С выражением полного спокойствия, даже безразличия на точеном личике восточной красавицы. Но я точно знал, что это безразличие – маска. Под ней – ураган!

Одна красочная баллада Ричарда Маркса сменилась другой.

Царивший в комнате полумрак сгустился настолько, что его стало возможно потрогать руками.

Не доставало только зажженных свечей.

– Так ты остаешься, Денис?

– Да, – чуть слышно ответил я и робко шагнул к застывшей на стуле Конфетке.

Я протягиваю к ней руки, и она вкладывает в мои ладони свои тонкие холодные пальчики.

Длинные ногти покрыты фиолетовым лаком. Ловя последние лучи света, поблескивает стразами перстень. Дешевые китайские часики показывают половину девятого.

– Встань, – негромко произношу я. Отступаю на шаг, увлекая ее за собой, и Света, опираясь на мои руки, легко поднимается со стула. Замирает напротив меня. И ждет.

Глаза по-прежнему крепко зажмурены. Ротик чуть приоткрыт, и из-под верхней губы выглядывают ровные белые зубки. Узкий серенький джемпер и джинсы в обтяжку выгодно обрисовывают плавные линии идеальной для участия в конкурсе «Miss „Miami Beach“ фигуры – высокая грудь, осиная талия, упругая попка, на которую так и хочется положить ладони.

«Давно хочется, – думаю я, – но лишь однажды, когда год назад мы вот так же, как сейчас, стояли на кухне, довелось это сделать. Тогда Конфетка позволила мне по ее меркам очень многое. Разрешила обнять. Позволила поцеловать. И даже ответила на поцелуй! И даже пустилась со мной на такие откровения, которые не разрешала себе никогда – ни до, ни после. А как сейчас? Если ее поцелую, надеюсь, этой красавице не взбредет в безмозглую голову опять укусить меня за губу или начать крушить мебель?»

Я закидываю ее руки себе за шею, и она, сцепляя пальчики у меня на затылке, слегка дергает меня за волосы. Мои ладони ложатся ей на бедра. Я чуть заметным движением предлагаю Конфетке прижаться к себе, и она охотно откликается на мое предложение – приникает ко мне настолько плотно, что, пожалуй, между нами не остается ни единого сантиметра пустого пространства. «Наши тела слились воедино» – избитейший штампище, но именно он способен передать как нельзя лучше то, как мы стоим сейчас посреди темной комнаты. Под музыку Ричарда Маркса. Не хватает только… Впрочем, не надо свечей.

Я чуть сдвигаю в сторону гладкие черные волосы и губами касаюсь мочки маленького аккуратного ушка. Совсем как когда-то, больше года назад. Вот только тогда в мочку была вдета золотая сережка в виде сердечка. Сейчас она куда-то девалась. Неважно!

Конфетка оттягивает высокий ворот моего свитера, утыкается личиком мне в шею. Я чувствую, как она несколько раз касается ее язычком, и чуть слышно, одними губами шепчу:

– Мне это нравится.

– Не говори ничего. Лучше сними свой балахон. – Света отстраняется от меня и наконец – наверное, впервые за последние десять минут – открывает глаза. Наблюдает – не исподлобья – за тем, как я путаюсь в свитере, и при этом у нее на губах играет улыбка, которую ни понять, ни описать невозможно. Ее надо увидеть. Ее надо прочувствовать. Ее надо пережить. Ей надо присвоить такое же, как «улыбка Джоконды», нарицательное определение: «загадочная улыбка Конфетки». Никогда раньше она так не улыбалась. Никогда раньше так не улыбался никто.