— Ко-ло-кол, — сказала вдруг женщина с усилием, как говорят дети, заучивая новое слово.
— Да, — сказал я, — ко всенощной. Завтра воскресенье.
— Цер-ковь, — сказала она, деля слово пополам. Она вырвалась вдруг из рук мужчин. Оказалось, что она может стоять сама. — Идём в церковь! — решительно сказала она мне. — Идём! Пусть меня окрестят. Я некрещёная. Будешь у меня крёстным! Будешь?
— От этого нельзя отказываться, — сказал я. — Но надо же подготовиться. Очнись, протрезвись, в баню сходи. Давай в следующее воскресенье.
— В воскресенье, — повторила она, — в воскресенье. — И пошла от нас.
— Да не придёт она, — сказал один из мужчин.
Я спросил:
— Но как вы поняли — она случайно упала в воду или сама кинулась?
— Какое там случайно! Кто ж с разбегу случайно?
— Ну, — сказал я, — спасибо, спасли. Теперь вам ещё самих себя спасти. Идёмте на службу. Ведь без церкви не спастись.
Они как-то засмущались, запереступали ногами.
— Ладно, — сказал я, — что вы — дети, чтобы вас уговаривать? Прижмёт — сами прибежите. Так ведь?
— А как же, — отвечали они, — это уж вот именно, что точно прижмёт. Это уж да, а ты как думал.
— Да так и думал, — отвечал я и заторопился. Надо было переодеться к службе. Сегодня служили молебен с акафистом Пресвятой Троице. Впереди было и помазание освящённым маслом, и окропление святой водой, и молитвы. И эта молитва, доводящая до слёз, которая всегда звучит во мне в тяжёлые дни и часы:
"Господи, услыши молитву мою, и вопль мой к Тебе да приидет".
Нельзя, нельзя, думал я, нельзя сильно любить жизнь. Любая вспышка гаснет. Любая жизнь кончается. Надо любить вечность. Наше тело смертно, зачем цепляться за него? Оно исчезнет. А душа вечна, надо спасать душу для вечной жизни.
Но как же не любить жизнь, когда она так магнитна во всём? Ведь это именно она тянула меня к себе, когда звала на Красную гору и к плотине. Я шёл в детство, на блеск костра на песке, на свет ромашек, на тихое голубое свечение васильков во ржи, надеялся услышать висящее меж землёй и облаками серебряное горлышко жаворонка, шёл оживить в себе самого себя, чистого и радостного, цеплялся за прошлое, извиняя себя теперешнего, нахватавшего на душу грехов, и как хорошо, и как целебно вылечила меня исчезнувшая плотина. Так и мы исчезнем. А память о нас — это то, что мы заработаем в земной жизни. Мы все были достойны земного счастья, мы сами его загубили. Кто нас заставлял грешить: пить, курить, материться, кто нас заставлял подражать чужому образу жизни? Кто из нас спасал землю от заражения, воду и воздух, кто сражался с бесами, вползшими в каждый дом через цветное стекло, кто? Всё возмущались на радость тем же бесам, да всё думали, что кто-то нас защитит. Кто? Правительство? Ерунда. Их в каждой эпохе по пять, по десять. Деньги? Но где деньги, там и кровь.
Мы слабы и бессильны, и безоружны. И не стыдно в этом признаться. Наше спасение только в уповании на Господа. Только. Всё остальное перепробовано. Из милосердия к нам, зная нашу слабость, Он выпускает нас на землю на крохотное время и опять забирает к Себе.
"Господи, услыши молитву мою! Не отвержи меня в день скорби, когда воззову к Тебе. Господи, услыши молитву мою!"
Борис Сиротин
* * *
Я к русской осени приехал,
К родимой средней полосе,
По ярким клёнам — по застрехам —
Деревья, вижу, живы все.
Покуда жив и я — и слово
Могу покамест произнесть
Во здравие всего живого,
Которое под Богом есть.
Живёт и смерти не боится,
И я не верю, что помру,
Как эта ёлка или птица,
Или берёза на юру.
Но я, шагая мокрым логом,
Справляя жизни торжество,
Недаром произнёс "под Богом", —
Незнаем Промысел Его.
А оттого ещё любезней
Мне эти отчие места,
Что не противоречат бездне
Ни дух земной, ни красота.
* * *
Беззащитная Россия:
Поперёк ли, вдоль
Рыщут два зелёных змия —
Доллар, Алкоголь.
Оборвались всюду нити,
С молотка — земля.
"Но не баксы ж вы едите!" —
Вопиют поля.
И в парах ли алкоголя
Иль с тугой мошны
Поднималось, зрело Поле,
Доля всей страны?!
Причастится этой тайне
Каждый, кто не слеп:
Как на стареньком комбайне
Собирался хлеб.
Как, минуя все напасти,
Наши мужики
Сеют не во имя власти
И не вопреки.
Но во имя речки, лога,
Дольнего куста,
И, считай, во Имя Бога,
Господа Христа!
БАБЬЕ ЛЕТО
Посвистывают трясогузки,
И облаков тугие сгустки
Вдруг проливают светлый дождь,
И радостный под ним идёшь…
Даёт небесная корова
Нам молоко опять и снова, —
Дымящееся молоко,
На сердце от него легко.
Так и проходит бабье лето,
И нитка паутинки вдета
Мной в самописное перо,