Он пожал плечами.
- Никто из местных семь лет назад не хотел занимать такие должности. То ли боялись, то ли из-за лени. Налоговую службу, например, тоже возглавил приезжий. Ты не представляешь, какая здесь поначалу была апатия.
- Как раз это - очень хорошо представляю, - сказал я. - Все-таки не зря я тот самый Жилов. В каком ты теперь звании?
- Штатский. Подчинен непосредственно Совету.
- Через голову правительства, - покивал я. - Мечта любого отставника. Быть главным полицейским в раю и при этом никому не подчиняться, кроме Святого Духа. Знай себе следи, чтобы яблоки кто попало не срывал.
- Что ж ты сам здесь не остался? - вспыхнул Дрда. Он приостановился и коротко взглянул на меня. - Был бы сейчас главой Совета. Тебе предлагали, я знаю, тебя даже просили.
- У меня были другие планы, - ответил я.
Не было у меня тогда никаких особенных планов. Было одно желание, одна маниакальная цель - поскорее разнести служебную тайну по всему свету, сорвать фиговый листок секретности с той беды, которая касалась всех и каждого. Жаль, что этого не поняли мои же товарищи.
- Если ты действительно тот самый Жилов, - сказал Вивьен, сжав кулаки, - то должен помнить, что здесь творилось в первые месяцы после переворота! Райские яблочки, говоришь? А самосуды над менялами помнишь? А кровавые гулянья, которые устраивали мутировавшие монархисты?
- Мы что, ссоримся? - на всякий случай уточнил я. - Прекрасно. Хоть что-то человеческое в этом цветочном царстве.
Вивьен искренне и с удовольствием рассмеялся.
- Человеческое, оно же животное... Вот ты, Макс, удивляешься, почему в нашей стране так остро реагируют на простую русскую фамилию Жилов. Но может, это и есть слава? Разве не этого ты хотел, когда писал свою книгу?
- Слава не такая, мне кто-то рассказывал.
Он возразил:
- Когда стены сортиров оклеивают голограммами с твоей рожей - это тоже слава. Я хотел вот что сказать. Ты, Макс, стал писателем...
- Именно писателем! - обрадовался я. - Спасибо, начальник. Теперь, когда мой литературный дар подтверждается изданиями и переизданиями, никто не сомневается, что я всего лишь шпион. Обидно, ей-богу.
- Не перебивай. Конечно, ты писатель, и еще какой, ведь ты создал культовую книгу. Не спорь, не спорь, спрячь скромность в кобуру. Но, видишь ли, в чем неувязка. Ты думал, что пишешь обо всем человечестве, а написал на самом деле вот о них, - Вивьен обвел широким жестом ослепительное пространство, заполненное движущимися тенями. - О них, о конкретных живых людях. Мало того, ты написал об их родине, а это понятие, как неожиданно выяснилось, для них не пустой звук. Ты был первый, кто написал об их родине с такой пронзительной достоверностью, но теперь, когда здешняя жизнь совершенно переменилась, твоим героям стало казаться, будто раньше все было не так. И сами они якобы были совсем не такими. Отсюда - реакция отторжения. А я думаю вот о чем - может, правы они, а не ты? Что, если писатель Жилов ошибся, отказав этим людям в наличии души, и мир его целиком придуманный?
- Ну, ты загнул, - восхитился я. - Литературовед в штатском. Речь обо мне, да?
- Конечно, трудно согласиться, - спокойно сказал Вивьен. - Но ведь это они, парикмахеры, разносчики пиццы и лоточники кормили осажденную Академию, прятали во время погромов семьи любимых тобой уродцев, а потом, когда ситуация начала стабилизироваться, поддержали Революционный Совет в борьбе против бандитов, нанятых Канцелярией.
Я поднял вверх руки, показывая, что сдаюсь.
- Вы, ребята, в самом деле молодцы, чего уж там. Мне до сих пор непонятно, как эту чертову ситуацию вообще удалось стабилизировать, да еще так радикально.
Начальник полиции ответил не сразу. Молча шел рядом, подлаживаясь под мой шаг. Но все-таки ответил:
- Если честно, сам я тоже мало что понимаю. С определенностью могу сказать одно - ни я, ни мои подчиненные, ни даже министр не имеют к этому чуду никакого отношения. Спокойствие и порядок настали как бы сами собой, без видимого участия правоохранительных структур. Вскоре после того, как был организован Национальный Банк и проведена денежная реформа.
- Подожди, не вижу связи.
- Были выпущены банкноты нового образца, - неохотно сказал Вивьен. Был принят закон о денежном обращении... Знаешь, Макс, это долгий разговор. Надо пожить у нас, чтобы привыкнуть, и твои вопросы исчезнут. Вот, кстати, здание Госсовета.
Крытая часть бульвара закончилась широким перекрестком, и вновь мы оказались на солнце.
- Нам направо, - щурясь, сказал Дрда. - Сюда, по проспекту Ленина.
- Разве Совет находится не в бывшей Канцелярии? - спросил я, притормозив.
- В кабинетах Канцелярии осталось слишком много темных воспоминаний, мешающих людям работать.
Здание походило скорее на санаторий, чем на государственное учреждение, и было ниже остальных окружавших его строений. Впрочем, может так и надо? В карликовом государстве и цель, которую ставили перед собой руководящие органы, была соответствующего масштаба... Пять этажей. Стены, отделанные каменными плитами нежного розоватого цвета, со вставками из ослепительно белого ракушечника. Сложная многоскатная крыша, и не какая-нибудь, а черепичная. Светозащитные окна-хамелеоны, отбрасывающие розовые блики - в тон стенам. Красиво, было просто красиво...
- Красиво, - признал я вслух. - Люблю розовое, о маме почему-то вспоминаю.
- Ереванский туф, - сразу же откликнулся мой спутник. - Так называется материал, из которого сделаны плиты. Особенно устойчив к нашему влажному климату. Над проектом работала группа архитекторов из Ленинграда, а там, насколько мне известно, дома этим камнем облицованы. Ты ведь родом из Ленинграда?
- Кажется, да. Впрочем, можно посмотреть анкету.
Здание Госсовета гармонично включало в себя ротонду с источником. Люди входили в нее, наполняли чашки и медленно пили. Людей было много. Таким образом, сходство с санаторием принимало поистине карикатурные формы. Дальнейший путь этой воды был бережно, с любовью выложен необработанными камнями: ручеек утекал в сторону моря, наискосок пересекая проспект, а для транспорта были предусмотрены специальные мостики с пылеуловителями. Идиллия...