Очень интересно, как личинка сделала такой домик. И я иду по тропинкам жнецов, приглядываюсь к травам, с которых жнецы собирают урожай. Удастся ли найти? Как часто подобные поиски оказываются напрасными. Но мне везет: я вижу небольшое растение с крохотными, похожими на разинутую пасть змеи алыми цветочками. Оно усеяно точно такими же прикрепленными к стволикам кругляшками, а на листьях и бутонах сидят темно-коричневые личинки, покрытые слизью, как зеркало, отражающее и небо, и землю. Личинки движутся медленно, как улитки. Небольшая волна сокращений пробегает по телу, и личинка, приподняв кверху черную блестящую головку, преодолевает миллиметр пути, плавно, незаметно, будто скользит, а не шагает.

Некоторые личинки неподвижны, а одна совсем скрючилась и потемнела. Ее тело трепещет в мелких судорогах: там, под слизистой оболочкой, что-то происходит. Наверное, она собирается изготовить круглый шарик. Может быть, сейчас и откроется секрет строительства.

Я срываю веточку с личинкой, вооружаюсь лупой и жду. Но время идет, а изменений никаких.

Что-то надо предпринять.

Тогда я разжигаю костер. Саксаул щедро излучает тепло, не хуже пустынного солнца. У костра я отогреваю озябшую личинку. Под ее потемневшей кожей начинают энергичнее сокращаться мышцы, слизистая оболочка еще больше мутнеет, становится голубой, подсыхает, и вот неожиданно личинка сгибается рывком в скобочку, скрючивается и превращается в шарик. Под оболочкой шарика шевелится голова. Она скользит по бокам и заделывает щель, образованную на сгибе тела. Потом, медленно повертываясь слева направо, отслаивает легко отстающую от тела шкурку. Вот совершен один оборот — оболочка становится прозрачной; за ним следует второй, третий. Хозяйка сооружения уже находится в беловатом прозрачном мешочке. Он еще тесен и не имеет форму правильного шара. Но личинка усиленно его раздвигает в стороны блестящей головкой, поглаживает полукруглой лакированной переднеспинкой, будто для этого и приспособленной.

Проходит час. Костер потух, но жаркие угли пылают. Личинка уже во вполне приличном круглом шарике. Но она зачем-то прокалывает челюстями в его оболочке крохотные дырочки: сперва чуть ниже «экватора» шарика, потом еще ниже. Может быть, для вентиляции? Но вскоре же, выделяя изо рта легко застывающую жидкость, личинка замазывает ею дырочки. Теперь каждый прокол снаружи выглядит как маленький шипик. Наверное, шипики служат своеобразным укреплением стенок сооружения.

Минует еще час. Домик темнеет, работа закончена, строительница погружается в состояние покоя. Хорошо бы узнать, кто выйдет из круглого домика.

Тогда я вновь разыскиваю растения с лиловыми цветами, собираю с него шарики и вскрываю их. В первом я вижу спеленатых, будто мумии, десяток куколок паразита-наездника. Они совершенно неподвижны, но из них скоро выйдут на свободу взрослые насекомые, и тогда берегитесь личинки, не поможет вам и слизистая оболочка! Из второго вываливается куколка крошечного жука-слоника. И я вспоминаю, что, когда подошел к кусту с шариками, с его веточек упали какие-то серые, невзрачные комочки. Вот и сейчас они лежат под кустиком на светлой почве. Я собираю их и внимательно рассматриваю. Серые комочки — чудесные слоники-ционусы. Они крепко сжали ноги, согнули голову с хоботком и стали совсем как соринки. У каждого слоника сверху на теле по две черные точечки. Слоников, оказывается, уйма, только они плохо заметны. Загадочные личинки в домиках — их потомство. Здесь слоники рождаются на свет из куколок в круглых домиках, проводят брачное время, кладут яички и здесь же кончают свою жизнь.

Так вот кто хозяин круглых шариков!

В одном месте пришлось особенно далеко обходить скалы. Они нависли почти вертикальной стеной над рекой, и с их высоты река казалась неправдоподобно маленькой извивающейся ленточкой с зеленой каемкой лесов.

Нелегко перебираться с камня на камень, карабкаться по неустойчивым щебнистым осыпям. Иногда цепляешься за скалу, а она легко раскачивается: вот-вот пошатнется и покатится книзу. Подъем на высокий отвесный утес почти закончен. Вдруг со скалы поднимается большой черный орел. Там, где он сидел, гнездо из веток и земли, очень старое, в диаметре метра два с половиной, высотой около метра — целая гора. Должно быть, этому орлиному сооружению сотни лет. В самом центре гнезда белеет крупное яйцо.

Распластав крылья, орел поднимается все выше и выше. С красных обрывов вылетают еще два орла. Птицы встревожены появлением человека и все вместе описывают надо мной круги.

Отсюда до пустыни, примыкающей к каньонам, совсем недалеко. Не выбраться ли наверх полюбоваться просторами? Эта мысль давно меня занимала. Поэтому, поднимаясь в очередной обход с реки через скалы, я предусмотрительно захватил с собой воду. И опять карабкаясь кверху, пробираюсь над обрывами.

Взглянув вниз с одного из обрывов, я невольно отшатнулся. Скалы торчали отвесно, и река шумела далеко под ними внизу. Что-то осталось от этого ощущения опасности в сознании. Страшный обрыв потом снился несколько ночей.

В ложбине между скалами возле глубокого каньона я вижу рой мелких насекомых. Он поднимается кверху, и тогда на светлом небе мечутся черные точки. А когда опускаются в ущелье, на фоне коричневых скал, погруженных в тень, вспыхивают мириады золотых искринок. Маленькие пилоты, сбившись кучкой, то выстроятся высоким столбом, то сплющатся узкой плоскостью, то рассыплются в стороны, то собьются в тесный, беспорядочный клубок. И все это дружно, сразу, будто по особым сигналам, выработанным многими тысячелетиями и переданным по наследству.

В хаосе мечущихся темных тел некоторые совершают резкие, маятникообразные движения из стороны в сторону или сверху вниз. Это тоже имеет какое-то значение. Глядя в бинокль, я поражаюсь тому, что полет каждого насекомого воспринимается зрением как цепочка или как линия пунктира, состоящая из разорванных изображений. Отчего так — трудно понять. Надо посоветоваться с физиками. Может быть, полет настолько быстр, что глаз улавливает лишь отдельные участки движения, или это особая форма вибрации во время полета ради звука. Хотя рой безмолвен. Не слышно даже нежного звона крыльев. Но кто знает, быть может, мы глухи к нему, не способны его уловить, а тем, кому он предназначен, он кажется оглушающим ревом множества голосов.

Стараясь разглядеть детали воздушного танца крошечных насекомых, я вскоре ощущаю свое бессилие. Разрешить загадку может киноаппарат со сверхскоростной съемкой, механизм бездушный, точно рассчитанный, изготовленный из металла и пластмассы.

Кто же они? Наверное, грибные комарики. Все эти эволюции в воздухе, падения, маятникообразные броски так хорошо мне знакомы по сибирским лесам, кишащим этими насекомыми. Но откуда быть грибным комарикам в сухой пустыне? На белом материале сачка я вижу крошечных муравьев-самцов с синеватыми крыльями — плагиолепус пигмея.

Крошки-плагиолепусы — самые маленькие муравьи в нашей стране, да и, пожалуй, одни из самых маленьких в мире. Они незримо существуют в пустыне, в сухих и безжизненных ее участках, непригодных для других муравьев. Их гнезда располагаются под камнями, а ходы жилища такие крошечные, что их не нужно рыть. Муравьи запросто раздвигают в стороны землю, пробираясь в ней, как в зарослях густой травы.

Из-за ничтожных размеров муравьи-рабочие плагиолепусы как добыча никому не нужны и, вероятно, никому не мешают жить. Быть может, только поэтому они так многочисленны.

Всю весну крошки-плагиолепусы без устали трудились, воспитывая крылатых самцов и самок. Когда же над пустыней на все лето засияло солнце, они все сразу в один день выпустили крылатых питомцев для брачных полетов. Как они определяют этот особенный и единственный для всего своего вида день?

Рои продолжают бесноваться. Случайно один из них налетел на меня, и моя одежда заблестела от множества фиолетовых крыльев. Муравьи полезли в уши, в нос, в глаза. Скорее бежать отсюда и отряхиваться!